Юрий Башмет

19/09/2013 - 09:33   Classic   Концерты
Второй день основанного в Ростове-на-Дону международного музыкального фестиваля Юрия Башмета начался с мастер-классов и завершился изумительным камерным концертом.

Днем в здании Ростовской консерватории прошли сразу два мастер-класса для студентов этого учебного заведения и музыкальных школ и училищ. Сначала известнейшая скрипачка Алена Баева рассказала битком набитому залу о тонкостях звукоизвлечения и своем отношении к профессии. Затем именитая пианистка Катя Сканави в спарринге с молодежью продемонстрировала свое изысканное мастерство.

Вечером в зале филармонии слушателей-гурманов ждала не менее изысканная программа из Брамса и Шумана, с участием тех же Баевой и Сканави, а также самого Юрия Башмета и вилончелиста из Германии Клаудио Бооркеса.

название

Насыщенное предчувствиями и рефлексией Трио ми бемоль мажор Брамса для скрипки, валторны (альта) и фортепиано op.40 – всегда ребус с множеством загадок. Его можно подать как бурление сумрачного гения, а можно как тончайшую работу с интонациями гиперчувствительного флегматика. Неудивительно, что для партнерства Башмета и Баевой ближе оказался более элегантный вариант трактовки, а Катя Сканави мгновенно подхватила посыл. Результат получился отменный.

название

Более непредсказуемым поначалу выглядело прочтение трио ля минор того же Брамса для кларнета (альта), виолончели и фортепиано op.114. Автору этих строк слышать Бооркеса вместе с Башметом ранее не доводилось. Впрочем, с первой же ноты оказалось, что Бооркес — абсолютный единомышленник маэстро. Он обладает столь же мягким слитным туше, изумительным чувством деликатности и меры в исполнении. Виолончель Бооркеса пела столь же проникновенно, что и альт Башмета. В результате трио высветило невероятный диапазон настроений, столь тонко поданный, как того и заслуживает Брамс. Возможно, это лучший пока показ фестиваля.

название

Завершился второй и предпоследний день фестиваля виртуозным фортепианным квартетом Шумана ми бемоль мажор op.47. И стоит отметить действительно удачный состав этого квартета, к идеально сыгранным между собой Башметом, Сканави и Баевой более чем конгениально присоединился Бооркес. Вероятно, стоило бы повторить эту программу и для столичной публики — оно того стоит.

название

Вадим ПОНОМАРЕВ
Фото - Светлана МАЛЬЦЕВА

19/09/2013 - 08:33   Classic   Концерты
Концерт открытия Первого международного музыкального фестиваля Юрия Башмета в Ростове-на-Дону состоял из двух, казалось бы, несовместимых крайностей.

На пресс-конференции перед концертом Башмет уже обозначил своей подход к составлению программ концертов: «Надо, чтобы тот, кто впервые попал на концерт классической музыки, - это не был последний концерт в его жизни. Пусть покажется что-то знакомым, хоть из рингтонов Нокиа, потом важно не испортить первого впечатления — десяток шедевров, ставших шлягерами. Что-то такое должно быть в концерте. Но и другое должно быть — чтобы слушатель поработал головой, что-то выше среднего уровня понимания, дать пищу для размышлений».

Пожалуй, концерт открытия идеально подошел под концепцию маэстро. Шлягерная Увертюра Россини к опере «Сорока-воровка» - как раз из тех самых «рингтонов Нокиа». Последующая первая часть Allegro non troppo из концерта для скрипки с оркестром ре мажор op.77 – то же самое. А вот дальше — из разряда «чтобы поработал головой». Сложнейшие вторая и третья части Концерта ре мажор, и весьма непростой даже для искушенных меломанов «Гарольд в Италии» Гектора Берлиоза. И на бис — снова хиты хитовичи...

<

Интрига же заключалась в трактовках. Все перечисленные произведения Башмет и его оркестр «Новая Россия» уже неоднократно исполняли. Но, во-первых, ситуация самопрезентации для первого масштабного фестиваля на родине маэстро обязывала показать все в наилучшем виде, - собственно, от этого в немалой степени зависело, будет ли в Ростове второй и так далее фестивали. Во-вторых, в концерте приняла участие относительно малоизвестная для российского слушателя японская скрипачка Маю Кишима.

Маю Кишима
Маю Кишима

Интрига разрешилась весьма своеобразно. Увертюру «Сороки-воровки» оркестр «Новая Россия» отыграл размашисто и с воодушевлением, даже с изрядной долей бравурности. Что, учитывая присутствие на концерте высоких чиновников областной власти, было вполне объяснимо.

Ответ же на извечный вопрос «Любите ли вы Брамса?» пришлось давать Маю Мишимо. И тут возникли нюансы. 27-летняя Мишимо набросилась на амбразуру со всей страстью. В Allegro non troppo ре мажорного концерта ее страсть к техничности и эффектности была более-менее объяснима, хотя как раз к технике осталось достаточно вопросов. А вот в Adagio с его глубоким психологизмом и высочайшим внутренним драматизмом демонстрация техничности (по-прежнему неубедительная, ноты то и дело срывались в быстрых пассажах, глиссандо то и дело заканчивались в самых неожиданных местах) стала скорее походить на аттракцион. Играть Брамса точно так же, как Паганини или Моцарта — значит катастрофически не понимать его. Это может выглядеть как оригинальность или самобытность, но по сути — непонимание или нежелание понять. Возможно, Маю Мишимо взялась не за свой репертуар, все-таки она более известна своими записями Равеля. К коде Allegro giocoso такой разрыв между Брамсом и его представлением стал катастрофическим, - оркестр играл одну музыку, скрипачка же — свой не слишком удачный бис...

Маю Мишимо
Маю Мишимо

Юрий Башмет тоже называет свое исполнение «Гарольда в Италии» своего рода аттракционом, подразумевая под этим эффектность ситуации, когда дирижер и солирующий альтист — одно лицо, и на каденциях солиста оркестр за его спиной эффектно сыгран до такой степени, что управляется без дирижера. Но тут совсем другое дело. Одухотворенный проникновенный альт Башмета влит в безукоризненного вкуса строй оркестра. Приключения Гарольда, в диапазоне от анекдотического хохота до трагического одиночества и непонимания лирического героя, выписаны Башметом и «Новой Россией» деликатно, без аффектации и бисирования. Это исполнение стало эмоциональным контрапунктом всего концерта открытия.

Юрий Башмет
Юрий Башмет

Завершили концерт обещанные Башметом бисы. Набор бисов отработан и предсказуем, но всегда горячо встречается публикой. В этот раз маэстро выбрал «Венгерские танцы» и симфоническое переложение Oliveira знаменитой choro бразильца Зекинья де Абреу (Zequinha de Abreu) Tico-Tico, хорошо знакомое по версиям Далиды, Чарли Паркера и других звезд музыки. Овация в зале продемонстрировала — такой ежегодный фестиваль нужен Ростову.

Нужен еще и потому, добавлю от себя, что неизменные аплодисменты зала между частями произведения, несмотря на явно заметное неудовольствие музыкантов и очевидную невежливость публики к ним, говорят: воспитание филармонической публики в руках музыкантов. И чем больше первоклассных академических концертов в Ростове-на-Дону, тем выше будет осведомленность зрителей и богаче культурная жизнь в южном регионе.

Вадим ПОНОМАРЕВ, Сайт Юрия Башмета
Фото - Светлана МАЛЬЦЕВА

Быстрый поиск:
18/09/2013 - 00:25   Classic   Интервью
17 сентября прошла пресс-конференция открытия Первого международного музыкального фестиваля Юрия Башмета в Ростове-на-Дону.

В ней приняли участие основатель и арт-директор фестиваля Юрий Башмет, руководитель «Русского концертного агентства» Дмитрий Гринченко, министр культуры Ростовской области Александр Резванов и руководитель Ростовской областной филармонии Оксана Яковлева.

Дмитрий Гринченко сообщил, что хотя сегодня открывается первый фестиваль Башмета в Ростове, уже есть различные планы наполнения фестиваля на будущий год. Кроме того, в планах - увеличение количества концертов в Ростове и начало проведения концертов в городах Ростовской области.

- Сегодня знаменательное событие в культуре Ростовской области, - торжественно провозгласил Министр культуры Ростовской области Александр Резванов. - К нам приехал наш земляк Юрий Башмет, которым гордится весь мир. Юрий Абрамович Башмет принял приглашение губернатора Ростовской области провести в год своего юбилея фестиваль в Ростове, были выделены крупные средства на его проведение. У Юрия Абрамовича есть образовательный проект, и будут проходить мастер-классы для нашей одаренной молодежи. Мы это проводим впервые, и надеемся проводить на донской земле регулярно.

Дмитрий Гринченко рассказал, что главная идея программы первого фестиваля в Ростове-на-Дону - показать Башмета во всех ипостасях — как руководителя симфонического оркестра «Новая Россия», руководителя камерного оркестра «Солисты Москвы» и как солиста-альтиста. Образовательный процесс в учебном музыкальном центре, который будет функционировать в Ростове, рассчитан на весь год, целый год будут приезжать педагоги и ведущие солисты, давать мастер-классы для детей и юношества.

- Для нас это честь — принимать маэстро, имя Юрия Абрамовича связано с величием музыкальной культуры России, - заявила директор Ростовской филармонии Оксана Яковлева. - Думаю, этот праздник найдет яркий отклик в сердцах наших слушателей.

Юрий Башмет признался, что он испытывает сейчас странные чувства.

- Примерно такие, когда я впервые выступил во Львове после первой победы на международном конкурсе. Были мои учителя, родственники, все собрались — показывай, на что ты способен. Ответственность была очень большая. А что касается сегодняшнего события, несмотря на то, что ростовчанин я все-таки формально, меня признают в Ростове. Когда я много лет добивался права сыграть сольный концерт где-либо в России, полтора года я обивал пороги всех филармонических организаций. И наконец я добился, в качестве эксперимента — в документе так написано — в течение года как эксперимент разрешить гастроли альтиста как солирующего артиста в СССР. Буквально через год я почувствовал всю прелесть положения — сиди тихо в гостинице, не выступай, а мы тебе поставим печать, что выступил — лишь бы не суетиться с проведением концерта. Я оказался тогда и в Ростове, меня еще никто не знал, как и во всей России, сыграл концерт в филармонии. Прошло много лет, я был много раз в Ростове — но такой масштабный проект у меня здесь впервые. Не могу сказать, что я хорошо знаю Ростов, но хорошо помню свой дом, где я жил, где мы катались на санках, это было около депо, как мы катались на медленных поездах, как ловили рыбу по-браконьерски. Помню, как меня силком кормили черной икрой — жили в бедности, но икра была, поскольку жили у реки. Меня пичкали рыбьим жиром... Я впервые здесь произнес букву «Р». Помню, как бегал вокруг дома наперегонки, дом мне казался очень большим, а потом приехал, стал искать, и несколько раз прошел мимо него — оказывается, он двухэтажный... Какая-то женщина меня остановила и спросила — ты Женя или Юра? Оказывается, я был похож на папу в том возрасте. Постучал в квартиры — многие живут там до сих пор. Я жил в Ростове до 5 лет. И многое помню из своего детства.

Юрий Башмет рассказал о широкомасштабных планах по созданию сразу четырех детских образовательных центрах - в Ростове, Екатеринбурге, Казани и Новосибирске.

- Это первый фестиваль на моей родине — мы планируем проводить аналогичный фестиваль с образовательными классами в 4 городах. Внутренне я готов, и у меня есть уже наработки — уже есть детская академия в Новокуйбышевске, юношеская академия во Львове, другом моем родном городе. Там, где мы играем концерты в российских городах, мы обязательно делаем прослушивания среди одаренных детей. За год мы собрали первый юношеский оркестр. В Сочи уже они выступили, грядут концерты в Москве и других городах. И вот в Ростове, Екатеринбурге, Казани и Новосибирске мы открываем перманентно работающие детские центры, первый — в Ростове.

В рамках ростовского международного музыкального фестиваля пройдет целая серия мастер-классов.

- Первый мастер-класс идет уже сейчас, во время пресс-конференции, его проводит японская скрипачка Маю Кишима. Давать мастер-классы будут все участники фестиваля — Баева, Сканави, Бооркес... Если не будет хватать преподавателей по отдельным инструментам — пригласим. Виктор Третьяков наверняка приедет, это наш друг и великолепный скрипач. Недостатка в педагогах не будет. Будет ли постоянным этот процесс — надеюсь, что будет именно так. Если власть нас поддержит, увидит необходимость такой работы — будем работать дальше. Власть — ее необязательно ругать. Власть — те же люди, у них есть дети. И среди власти много хороших людей. Если мамы и папы будут довольны, что их ребенок увлекся высокой музыкой, а не болтался где-то на улице — это уже история. Финансы нам нужны — я-то могу приехать и выступить без гонорара. Но бюджетники-профессионалы, но та же японка — она разве прилетит с тремя пересадками только из уважения ко мне? Деньги нужны для организации, без них никак. Фестиваль не может быть хозрасчетный — зал будет полный, но стоимость билетов никак не покроет даже гонорара японской звезде или перелета симфонического оркестра. Наш оркестр выступает без гонорара, у них зарплата в Москве и командировочные, чтобы выпить кофе, не более.

Юрия Башмета спросили о сложностях выбора программы концертов - играть шлягеры или непростые для восприятия произведения.

- Честно говоря, было непросто решить, какой программой открывать ростовский фестиваль. И мы решили так. «Гарольд в Италии» Берлиоза — уникальное произведение с солирующим альтом, его нельзя отрепетировать за три дня, как это принято в Европе. У меня была возможность сделать это, поскольку есть оркестр на зарплате. Мы две недели репетировали его. Это почти аттракцион — когда солист и дирижер одно лицо, и за спиной солиста слаженно играет вся эта махина. А вообще это глубокий вопрос - что играть на концертах. Я сторонник такой политики — всегда что-то новое, премьерное! Если вы знаете, то развивая судьбу альта, я стал бесконечным мотором для композиторов. Я сыграл 52 концерта, посвященных мне! Написано больше, кстати, я еще не все сыграл. И продолжают писать! Минимум два-три концерта написано, и я пока не успел сыграть. Среди посвященных мне произведений для альта — шедевры, например, «Монолог» Альфреда Шнитке, концерт Софии Губайлдуллиной, «Стикс» и «Литургия» Гия Канчели, концерты Александра Чайковского... О Чайковском сейчас вспоминают как об ученике Хренникова, но это скоро пройдет. Беда, что самого Хренникова забывают! Недавно я выбросил из своей программы произведение, и поставил Хренникова — успех был ошеломляющий. В памяти многих он остался неким советским монументом, - но это почти ничего о Хренникове. Как составляется программа? Надо, чтобы тот, кто впервые попал на концерт классической музыки, - это не был последний концерт в его жизни. Пусть покажется что-то знакомым, хоть из рингтонов Нокиа, потом важно не испортить первого впечатления — есть десяток шедевров, ставших шлягерами. Что-то такое должно быть в концерте. Но и другое должно быть — чтобы слушатель поработал головой, услышал что-то выше среднего уровня понимания, ему нужно дать пищу для размышлений. Некоторые доводят это маразма. Я дирижировал одним произведение, где 45 минут повторяются очень красивые 8 тактов — с Гидоном Кремером. Очень красивые - но 45 минут! И слушатели начали уходить. Но все же что-то сложное должно быть. Для разрядки есть еще и бисы, которые наверняка многим понравятся, и люди уйдут с улыбкой, даже если промучались весь концерт... Мы должны нести ответственность за своих слушателей — а для этого надо делать все максимуму в своей профессии.

На прощание Юрий Башмет рассказал о том, как перед ним в свое время встал мучительный выбор - или серьезные материальные блага, или рискованное продолжение сольной карьеры.

- У меня был момент, когда я еще не был известен, и жил в Москве на птичьих правах, - мне предложили квартиру и постоянную работу концертмейстером альтовой группы. Я не спал ночь. И решил, что если приму предложение — зарплата большая, квартира в центре Москвы, живи и размножайся — то поставлю крест на всех своих амбициях. И я отказался. И не жалею об этом.

Вадим ПОНОМАРЕВ, «Новости музыки NEWSmuz.com»
Фото - Светлана МАЛЬЦЕВА

Быстрый поиск:
20/08/2013 - 02:50   Classic   Новости
17 сентября на родине всемирно известного альтиста и дирижера Юрия Башмета впервые откроется международный музыкальный фестиваль под его художественным руководством.

Это – еще одно звено в довольно разнообразной цепочке фестивалей, организуемых прославленным артистом. Примечательно, что новый проект стартует в год 60-летия Башмета.


Юрий Башмет

Форум пройдет на сцене Ростовской государственной филармонии. Особенно важно, что в дни проведения фестиваля откроется образовательный центр Юрия Башмета на базе музыкального колледжа при Ростовской консерватории, куда в течении года будут приезжать ведущие российские и зарубежные педагоги для проведения мастер-классов для одаренных детей, учащихся колледжа.

Как и все впервые открываемые проекты, Первый фестиваль Башмета не очень продолжительный – всего три дня, но яркость талантов всемирно известных музыкантов – участников музыкального праздника уже сейчас привлекает внимание журналистов, профессиональных музыкантов, и просто любителей музыки.

Среди участников фестиваля: Маю Кишимо (скрипка, Япония), Клаудио Боорхес (виолончель, Германия), Массимо Мерчелли (флейта, Италия), Алена Баева (скрипка, Россия), Катя Сканави (фортепиано, Россия) и другие известные артисты. В концертной программе также примут участие два прославленных коллектива, возглавляемые маэстро Башметом: Симфонический оркестр «Новая Россия» и Камерный оркестр «Солисты Москвы». Сам маэстро выступит и как дирижер, и как солист.

Юрий Башмет: «Я рад, что у нас появилась возможность открыть еще один международный музыкальный Фестиваль, а то, что фестиваль открывается на моей Родине, в городе, где я родился – особая честь для меня. Это ни с чем несравнимые эмоциональные ощущения. Более того, я испытываю настоящую гордость от того, что мы теперь можем открыть здесь образовательный Центр. Это великое счастье – подарить юным музыкантам возможность расширить свое профессиональное образование».

Фестиваль проходит при поддержке Министерства Культуры Российской Федерации; Правительства Ростовской области.

Программу Первого международного музыкального фестиваля Юрия Башмета в Ростове-на-Дону можно посмотреть здесь.

Быстрый поиск:
30/07/2013 - 02:32   Classic   Интервью
Это интервью мы сознательно дали на таком временнóм удалении от альтового конкурса Юрия Башмета, проходившего в дни его юбилея и публикаций с Ярославского фестиваля Башмета, чтобы оно не затерялось в потоке текстов во славу маэстро. Но еще и потому, что в нём обсуждаются вопросы, выходящие далеко за рамки конкурсных проблем и его результатов.

Юрий Башмет
Юрий Башмет

Владимир Ойвин: Юрий Абрамович, завершился конкурс альтистов, конкурс по многим откликам в своём роде уникальный. Мне хотелось бы услышать от Вас: в чём уникальность именно этого конкурса, и несколько подробнее – именно о его сути, о том, что мы услышали.

Юрий Башмет: Услышали на заключительном концерте?

– Нет, на всём конкурсе. Когда я сидел на втором туре, мне показалось, что я разучился слушать, – слишком многие конкурсанты нравились. Я думал: «Не может же быть, чтобы все так хорошо играли?». Оказалось, что может. Очень высок чисто технический уровень, отвлекаясь от музыкальности.

– Я начал слушать со второго тура. Там уже стоял очень важный вопрос: блюсти понятие вкуса. Текст и честность исполнения авторских задач – это вопрос чисто профессиональный; и там достаточно профессионалов, которые знают репертуар. Это Вильфред Штрелле, концертмейстер группы альтов оркестра Берлинской филармонии, и Роман Балашов из «Солистов Москвы», ответственный секретарь жюри. За первый тур я был спокоен. Вот почему в финал не прошёл израильтянин Натан Брауде, и получил только диплом румын Михай Кочеа. По моему представлению, их исполнение чуть-чуть смахивало на анархию. Свобода, теряющая рамки вкуса, – это уже анархия. Музыка – это нота, звучащая во времени. Если время нарушается, то человеку, сидящему в зале, может понравиться один такт, два, три, четыре, а потом он начнёт зевать: потому что без формы это будет анархия. А у нас так устроены мозги, что мы до сих пор ничего лучшего, чем трёхчастная форма, не знаем. Нам всё равно нужны: главная тема, побочная, разработка и реприза. Это вопрос очень глубинный. История музыки ушла от сюитности – и всё-таки пришла к трёхчастной форме, лучше пока никто не придумал. Ну, есть понятие – тема с вариациями, это да. «Вариации на тему рококо» Чайковского – самый яркий пример.

– У виолончели есть ещё бетховенские вариации на тему «Волшебной флейты» Моцарта.

– Это да, но в своей массе мы лучше всего понимаем трёхчастность. Почему? Почему Рихтер считал, что обязательно нужно повторять все репризы, и все повторы, которые указывает автор? Я могу расшифровать, почему это обязательно. Мне приходилось завоёвывать очень многие места – от, например, Бугульмы до Рима. Человек случайно попал на концерт или пришёл на громкое имя, или ещё что-то, но он слышит тему в первый раз. Возьмём сонату «Arpeggione» Шуберта. Он слышит тему, потом даётся следующий материал, а потом, раз – и вся эта тема повторяется. Это и есть реприза. «Ой, я это уже слышал!» Тема уже становится знакомой, узнаваемой.

– Уже по-другому слушаешь.

– Да. Потом идёт разработка, и в репризе опять звучит эта тема. И большой процент вероятности, что такой слушатель скажет, что ему это нравится. Потому что ему знакомо.

– Закон восприятия, к сожалению, у многих именно таков: слушать то, что знакомо.

– Да, но он же раньше не был знаком с этой музыкой! Поэтому эта форма повторения чётко уже сформировалась для человеческого восприятия. Так мозг устроен. Если нарушается время – нарушается форма. Поэтому те, у кого зашкаливает вот это (и они со временем не в ладах, это уже плохой вкус, грубо говоря) – они отпадали. Что касается особенности и уникальности этого конкурса. Тут моя дочь Ксения шикарно сказала: «Чудо встретилось с Совершенством». Мне так понравилось, как она это сформулировала. Я все эти годы говорил: «Гран-при получит тот, кто сочиняет вместе с композитором, кто имеет контакт с небом».

– Кто ошеломит?

– Кто творит. В этом конкурсе я предложил присудить Гран-при, потому что я почувствовал, что вот это действительно Гран-при. А самое невероятное, что Хва Юн Ли – самая молодая участнца конкурса, и ещё неопытна. Когда она играла с оркестром, было ясно, что ей надо ещё подрасти, потому что другая кореянка старше и опытней. Поэтому её выступление в заключительном концерте как раз имело, с точки зрения конкурса, большее подтверждение своей премии.

– Её Барток был великолепен. Она некоторые вещи чувствует на уровне подсознания.

– Да, вот именно. Сейчас один секрет скажу: она у меня училась в Сиене в академии, на мастер-классе. Не то, чтобы училась – 10 дней мы с ней занимались сонатами Брамса и немножко концертом Бартока. Я тогда ей сказал: «А ты успеешь набрать материал и приехать на конкурс? Я был бы рад». Она ещё такой ребёнок, дедушка её сопровождал. Она меня убила наповал тем, что всё время твердила: «Maestro, maestro! One question! One question today and second – tomorrow».

Я: Ну, давай, твой question.

Она: Как понимать у Бартока rubato parlando?

Я задумался: где она это нашла? У меня автоматически всплыл в голове весь текст альтового концерта Бартока, и я не помню такого. Parlando я помню, а вот rubato нет. Она поняла моё молчание: «Нет, нет, это не в альтовом концерте, это в фортепианном». Это сейчас ей 16, а я знаю её с 14 с половиной лет.

Этот конкурс уникален тем, что это чудо проявилось. Я могу честно передать ей эстафету. Но с ней ещё надо хорошенько позаниматься. Мне очень понравилось выступление немецкого члена жюри Раймунда Тренклера, который предложил задуматься и организовать общими усилиями некий фонд, может быть на базе его академии в Кронберге, чтобы она имела возможность прилетать ко мне на мастер-класс раз в месяц. Она живёт в Корее, её нельзя поселить в Кронберге, потому что там нет постоянно живущего альтиста-профессора, и я там не могу бывать ежемесячно. Вот конечно, если бы сегодня не было конкурса, я бы с ней днём мог бы позаниматься. Она должна была бы прилететь из Кореи. Для этого нужно купить билет, деньги нужны. Так вот, он предложил создать для неё фонд – предложение интересное. Ей надо заниматься, потому что жизнь будет всё портить – сейчас у неё самый трудный возраст. Жизнь будет портить, а мы можем помогать. Она – чудо!

Первая премия Юра Ли – человек очень интересный, она играет также на скрипке.

– Да, она ученица Анны Чумаченко – это замечательный педагог, один из лучших педагогов. А я ещё помню её брата – тоже скрипача, Николаса Чумаченко, он лауреат III премии конкурса Чайковского 1966 года.

– Вы помните его? Нереально просто: 46 лет прошло!

– Я его помню.

– Меня многое связывает с Юра Ли. Я с ней много играл и учил её. С ней очень хорошо играть рядом камерную музыку – она так слушает! Мы играли «Просветлённую ночь» Шёнберга, «Метаморфозы» Рихарда Штрауса.

– Она играла скрипичную партию?

– Нет, альтовую.

– Она мне немного напомнила Дору Шварцберг.

– Может быть.

– Её общая манера чем-то мне её напомнила.

– Есть, есть. Она несколько выдала таких фраз в концерте Райхельсона, который я один раз за несколько ночей быстро выучил, записал и забыл. А тут я сижу в публике и слушаю. И ловлю себя на том, что сам слушаю его как совершенно новое для меня сочинение, как бы заново открываю…

– Кстати, в игре Юра Ли на конкурсе и на заключительном концерте проявились совершено разные концепции в исполнении концерта Игоря Райхельсона. Абсолютно разная музыка.

– У неё же?

– Да, у неё. Абсолютно разная музыка.

– А я знаю почему.

– Акустика?

– Нет, Райхельсон достал мою запись, вручил ей и сказал: «Слушай!»

– Вот я и слышу, что это совершенно другая музыка по сравнению с конкурсом. Я отнёс это за счёт акустики, честно говоря.

– Нет. Я ей одну вещь посоветовал, а он ей ещё дал пластинку. Я ей посоветовал: надо к источнику апеллировать, от танцев идти, вальс не может быть как марш. Это было перед заключительным концертом. Вот она и играла по-разному – на конкурсе и на концерте.

– А почему она получила ещё премию за Кончертанте Моцарта?

– За стильность. Мне практически у всех не нравились стилевые вещи. Я не претендую ни на какую специальную школу исполнения музыки Моцарта; но я по-прежнему считаю, что академическое воспитание, которое давала Московская консерватория, позволяет людям выглядеть гораздо более интеллигентными и вообще воспитанными. А в Моцарте нельзя делать глупости, неграмотные какие-то вещи – разве что сознательно похулиганить.

– Сознательно?

– Да. Она вот этих вещей не делала. У неё бережное отношение к стильности. Она, может быть, даже сама не осознавала, а просто почувствовала это и сделала; я не знаю.

– Не на сознательном уровне, а на подсознательном?

– Да. Не я же предложил ей дать эту премию. Я выслушивал мнения, и то, что совпадало, то и получилось. Здесь ещё интересная вещь. Я вспоминаю Даниила Гришина из Нижнего Новгорода, который на каком-то нашем конкурсе получил премию. Коллеги его отговаривали ехать на конкурс – это он сам сказал об этом в интервью. Жена ему сказала: «30 долларов – не деньги, поедешь. Зато тебя Москва услышит, хотя бы один тур сыграешь, но тебя уже узнают». Он приехал, перешёл на II тур, не спал всю ночь, потом на III, потом на IV, потом получил I премию, и в результате работает у Гидона Кремера в «Кремерате-Балтика», да ещё играл на альте из моего фонда работы Тренклера из Германии. В этом году он его поменял, а до тех пор играл на этом альте.

– Хотел спросить Вас о Ковалькове, потому что он мне очень понравился ещё до конкурса. Он очень хорошо в Зале им. Чайковского играл ткановское переложение для альта кларнетового концерта Моцарта. Второй раз я обратил на него внимание уже на конкурсе, когда он сыграл на первом туре Элегию Стравинского. У большинства это было жутко скучно и неинтересно.

– Да, труднейшая штука. Серьёзный парень.

– Я могу сказать, кстати, что к концу конкурса он немного сдал. Он, то ли устал, то ли эмоционально перегорел к финалу. Ковалёв его эмоционально опередил в концерте Шнитке. У Ковалькова были очень интересные детали, но в целом он уступил Ковалеву. На заключительном концерте Ковальков воспрял – и сыграл лучше, чем на конкурсе.

– Он понравился очень многим. Мне говорили об этом те, кто был на заключительном концерте и не был на конкурсе.

– Я весь конкурс прослушал.

– Мы все это честно делали. Каждый высказывался, подсчитали, выбрали. Я перед финалом сказал: «Вспомните мои слова. Тот, у кого во время концерта с оркестром будет звучать басок как басок, ля как ля, середина – они произведут наилучшее впечатление. Заранее могу сказать: лучше, чем остальные, будут Юра Ли и Ковалёв, который на заключительном концерте исполнил 3-ю часть концерта Шнитке». С моей точки зрения он сделал её несколько легковесно, хотя местами очень хорошо. Он виртуозный, эмоциональный, у него инструмент звучит ровно, есть бас. Если бы не было кореянок, то вообще эти ребята были бы первыми.

– Ковалёв и Ковальков были бы первыми? Просто им не повезло: свалились две колоссальные, непредсказуемые альтистки. А так они реально претендовали бы на победу.

– Совершенно верно. Абсолютный уровень конкурса был очень высок, но что поделать! Вот потому впервые и был Гран-при.

– Давайте поговорим о других участниках. Что Вы можете сказать о Тельмановой?

– Вот француз аккуратный такой Адриен Буассо.

– Интеллигентный, изящный. У него был французский шарм.

– Был, был. А у неё был советский шарм. Тут очень трудно говорить, но вообще по самому результату ясно отношение членов жюри – они все уважаемые люди, профессионалы. Я, например, плакал, когда мне через много лет знакомства Ролло Ковак поставил кассету собственного исполнения Концерта Элгара, причём с каким-то знаменитым в Швейцарии дирижёром. Он по линии ЮНЕСКО ещё из Югославии туда ездил, а стажировка у него была два года (то, что называется аспирантура) у Давида Ойстраха здесь. Он поставил и не сказал, кто играет. Мы с Витей Третьяковым слушали эту кассету вдвоём. Слушали-слушали – ничего не понятно: очень хорошо, очень качественно, но такая смесь менталитета, т. е. что-то есть такое нам близкое, московское, и что-то есть западное, такая смесь была. Вот влияние школы.

Ну что Тельманова? Это крепкая лауреатка, тут ничего не могу сказать, есть вкусы разные.

– Тем не менее, по-моему, она музыкант не сольного плана, она всё-таки очень крепкий оркестровый музыкант.

– Конечно.

– Эти две кореянки, Ковалёв и Ковальков – сделали заявку, что они – не просто оркестровые музыканты. Особенно тем, как Ковальков сыграл Стравинского, он заявил…

– …что он не просто инструменталист.

– Не просто инструменталист, а что-то есть такое, что он чувствует сквозь эти ноты, и сумел это показать.

– Да.

– Конкурс, по-моему, ошеломительный.

– Я очень радовался, что это совпало с моим юбилеем. Вот кульминация, вот уже действительно альт на таком уровне! И тут же у меня грустная нотка – а что будет через три года? Вот не приедут такие кореянки? А лучше, чтобы у нас такие были.

– А что делать с таким количеством великолепных альтистов? Где им найти сольное применение?

– Сольное? Я отвечу очень просто: точно такая же проблема, как со скрипачами. Сколько скрипачей изумительных, у которых с самого начала нет никакой карьеры. А мы всё-таки задумали этих лауреатов показать у нас в городах. Сейчас будем искать возможности. Дирижёры будут брать – мои коллеги и приятели. А чего им не взять в сезоне такой концерт, где лауреаты конкурса будут играть – или по отдельности или вместе, в фестивалях и т. д.

У Вана Клиберна свой конкурс, у него есть большие финансовые возможности. Он замечательную вещь сделал: его лауреаты получают 30 концертов по Америке с гонораром, с 90-процентной скидкой на полёты, без прибыли для самой организации. Вот это конкурс! И мы понемножку начинаем делать такие же.

– На каком-нибудь другом конкурсе вы сталкивались с такой же ситуацией: чтобы одновременно было столько таких ярких музыкантов?

– Нет. Честно, абсолютно честно! Я не буду стесняться, и не боюсь показаться нескромным – я такого не встречал и не слышал ещё.

– Чем это объясняется? Почему они все сюда приехали? Доверием к Вам или какими-то ещё обстоятельствами?

– Время пришло. Вот, наконец, пришло время! Дальше будет какой-нибудь Tertis конкурс, потом будет Мюнхен, потом возродившийся конкурс в Будапеште, конкурс в Женеве.

– Это всё альтовые конкурсы?

– Альтовые. И любой из участников нашего сегодняшнего конкурса может ехать и рассчитывать на финал и какую-то премию. Я такого в таком количестве ещё не встречал… Я уже не говорю о Гран-при и I премии.

– Даже отойдя от этого.

– Отойдя. Вот, например, очень хорошая карьера сейчас развивается у немца Нильса, который в прошлый раз играл. У него что-то было в качестве и в звучании не до конца устраивающее, поэтому это не Гран-при и не I премия. Но я помню этот восторг в зале филармонии, когда он играл в заключительном концерте целиком концерт Шнитке – была стоячая овация! А тут я был в Базеле, зашёл в музыкальный магазин – там его диски лежат, есть свои ученики.

– У вас есть ещё один великолепный альтист, который очень быстро развивается, – это Александр Акимов.

– Да, да. Но я к нему имею непосредственное отношение, поэтому не называю. У меня в оркестре есть Андрей Усов, который выступает. Я его знаю в концертной ситуации.

– И Акимова тоже знают в концертной ситуации.

– 15 концертов Паганини по Испании. Наташа Гутман и её фестиваль камерной музыки. Естественно, я Усова везде отпускаю. Он потрясающий виртуоз и очень хорошо развивается. Мыслящий музыкант.

- Как преодолеть такое противоречие? Почти никто из них не может жить за счёт сольной карьеры. Они вынуждены садиться в оркестр. Но я по многолетнему опыту слушания знаю, что те, кто плотно садится в оркестр, рано или поздно теряют в сольном качестве, теряют индивидуальность, т. к. привыкают подчиняться общему рисунку, воле дирижёра. Они должны вписаться в коллектив и не могут вылезти, как гвоздь в ботинке. А для солиста нужно иметь индивидуальность. Как разрешить это противоречие? Я не вижу пути.

– Это противоречие пока разрешить нельзя.

– Нет возможности давать столько сольных концертов, сколько есть хороших альтистов. Меня это гнетёт. Теперь о школе вообще. Вы правильно сказали, что советская школа давала очень хорошую общую подготовку и воспитывала вкус. Сейчас не слишком ли увлеклись люди мастер-классами, когда студенты шастают от одного педагога к другому, от него к третьему – не имея базы, какую имели вы, занимаясь с одним крупным педагогом – музыкантом, личностью. Мастер-классы ведь не заменят этого общения с музыкальной личностью.

– Это разные пути. Один путь, когда я учился, был у моих однокурсников. Например, они получали еженедельные уроки у Юрия Исаевича Янкелевича. И если они не добивались успехов, если задачи, поставленные Янкелевичем, не выполнялись, то они получали нагоняй, вплоть до исключения (не из консерватории ещё, но из класса), и так довольно жёстко. Я уже не говорю о Третьякове, Спивакове – об этих великих учениках Янкелевича, но я помню, как Миша Безверхний был изгнан из Малого зала, потому что у него были руки в мазуте, т. к. он на мотороллере приехал. «А ну покажи мне руки!» Глиссандо не мог сделать. А в то же время была кафедра Давида Ойстраха, который бесконечно гастролировал, у него были очень хорошие ассистенты, и один из ассистентов – Пётр Абрамович Бондаренко.

– Он тоже был профессором.

– Да, единственный в истории ассистент-профессор. Есть гениальная байка, но это правда, и я даже знаю, с кем это произошло. Маленький такой был Ваня из Одессы, симпатичный такой. Полный класс народу, и Бондаренко говорит: «Да нет, это надо играть у колодки». Ваня Красильников, по-моему, покраснел и говорит: «Пётр Абрамович! А вы знаете, Давид Фёдорович сказал, что надо играть у шпица», т. е. в конце смычка. «Правильно! Учить у колодки, а играть у шпица», – ответил Бондаренко. Ну, вот что с этим делать? Я считаю, что очень как-то счастливо сложилась в то время судьба Московской консерватории: счастливо, хоть и всё разное было, но всё-таки были какие-то безусловные правила.

– Общие?

– Общие, да, вообще, понятия. Когда сегодня Наташа Гутман берёт барочный смычок и играет сюиты Баха, допустим. Почему это у неё это лучше, чем у всех, получается? Потому, что она всё равно имеет по жизни ту базу и собственное понимание. А тот, кто не имел той базы, играет как на улице – непрофессионально, в принципе. Во многом то же самое случилось с Мулловой, которая была очень крепкой скрипачкой. Она, уже живя в Европе, в конце концов, столкнулась с тем, что Баха нельзя играть так, как в Москве. Она жила с человеком, который потрясающе в этом разбирался. Так она на базе собственного инструментального опыта и менталитета сама перешла с пониманием в аутентичный стиль. И благодаря той базе и её пониманию получился шикарный продукт. А носиться по мастер-классам – это самое страшное. Мне понравился ваш вопрос! Ты набираешь у одного что-то, потом у другого – какой-то микст происходит.

– Готовые клише.

– А чего-то самого главного не получаешь. А какая была атмосфера студенческих прорывов в Большой зал, когда приезжали великие иностранцы и великие наши играли! Я помню, как после трёх прорывов я не попал на сонаты Бетховена Ойстрах –Рихтер. Ну, всё! У меня ничего не получилось, и вот уже 15 минут, как я думаю, идёт концерт. Уже опустело фойе Большого зала, какая-то красивая женщина подошла: «Что, нет билета?» Я сказал: «Нет». «На!» Ну, такое чудо свалилось! Тогда я посмотрел, там было – 1 рубль 80 копеек, по-моему, стоил билет. Я был студентом, полез в карман, быстро достал. Она говорит: «Спрячь деньги, а то заберу билет!». Я побежал, а они ещё не вышли на сцену, в результате я сел в прекрасном каком-то месте в партере и рядом со мной вот эта красивая девушка сидит.

Сыграли Первую сонату, и, я помню, Рихтер всё время почему-то вот так ёрзал правой ногой по полу. Я говорю этой женщине: «А вот Рихтер всё время ногой двигает, это он, что, тактирует?». «Да, да, да. Слушай, слушай!». Сижу и думаю: кого же она мне напоминает, эта женщина? После Первой сонаты открылась боковая первая дверь и оттуда нервно выглянуло красное лицо такое, рыжие волосы, выглянул молодой человек, который стал смотреть в зал и впялился глазами уже в меня. В нём я узнал Олега Кагана. Оказывается, это была Наташа Гутман, а Олег опоздал, и она его ждала, и его билет попал ко мне. Когда я это понял, я сказал: «Я студент, сейчас пойду на галёрку; главное, что я в зале, так что нет проблем». Наташа: «Сиди!». Я остался, и так я с ними вообще познакомился. Я был на первом курсе, а у них был роман, который вылился в такую любовь и брак. В Америке тоже такое время было – все подражали Стерну. В хорошем смысле. Также как у нас, в хорошем смысле.

- Там была Дороти Делей.

- Да, но школа школой – это вообще отдельная тема. А вот всё-таки надо было, чтобы Ойстрах снова вышел на сцену, и любой рабочий в любом городе Советского Союза понимал: ему скажешь «скрипка» или «Ойстрах» – это было одно целое. Мы очень были богаты. А Леонид Борисович Коган что вытворял! У нас был Ростропович – но у нас был и Шафран тоже. У нас был Рихтер – и Гилельс. Это вообще тема отдельная. Если там можно о чём-то спорить, то это вообще разное, но равной высоты.

– Кстати, по поводу шестнадцати лет. Я вспомнил Григория Соколова, который тоже получил Первую премию на конкурсе Чайковского в 1966 году в шестнадцать лет. Тогда тоже говорили: «Ну что это – в шестнадцать лет давать Первую премию!» А что из него вышло?!

– Да, Соколов – это, конечно, колоссальное дарование. Я забыл это. А Третьяков, по-моему в девятнадцать лет получил на Чайковском первую премию?

– Ну, это уже не шестнадцать – тут каждый год много значит. Соколов был ещё учеником десятого класса. Я был на том конкурсе, я много чего слышал. На вопрос: «Не слишком ли рано давать Гран-при шестнадцатилетней девочке?», я могу ответить: «А шестнадцатилетний Гриша Соколов?»

– А двенадцатилетний Женя Кисин в Большом зале играл концерт Шопена! Есть запись – это с ума можно сойти!

– Вернемся в нынешние дни. Следующий конкурс Вы планируете провести через три года?

– Я думаю: а может быть, сделать больше период? Не знаю. Вот если сделать меньший период, то тогда новые кореянки уже не приедут, а эти смогут опять играть. А с другой стороны, сколько лет можно ждать чуда? Уже двадцать лет конкурсу, и вот чудо появилось. Так что не знаю: либо оставить три года и дальше смотреть. Я вот думаю, что надо сейчас усилить саму кафедру, потому что у нас произошёл очень большой рывок. Он продолжается, и сейчас есть последствия этого. Но в принципе стало меньше участников, живущих и учащихся в Москве. На этом конкурсе это видно по результатам (я имею в виду, не по участию, а по результатам). Раньше у нас учащиеся, живущие в Москве, доминировали.

– А сейчас много приезжих, да?

– Да. Сейчас много уже приезжих, и это вообще грустная нотка. Я ведь сделал всероссийский конкурс, мы год занимались этим по всей России. И вот в Сочи выступил юношеский оркестр, впервые созданный в России из победителей этого всероссийского конкурса. Вы же понимаете, что я не садился в самолёт, не летел слушать в Тюмень, но у нас есть фестиваль в Ярославле – значит, мы делаем ярославское прослушивание, и стягиваются по регионам в Ярославль. То же самое в Сочи, то же самое в Екатеринбурге и т. д. И в течение года это всё всерьёз отбиралось. Я не один сидел, это всегда жюри человек пять. И духовики, и ударники. Вот собрали оркестр от девятилетних малявок до двадцати одного года – там уже невесты-женихи. Больше всего возраст 13-14-15-16. И там есть несколько настоящих звёздочек, просто экстра! Во-первых, я знаю, что происходит на сегодняшний день в стране. Дети, юноши, девушки, в каком состоянии всё это находится, просто знаю лично по городам. Год это длилось. Самая сильная в целом школа в Екатеринбурге, по всем инструментам.

– По роялю, по скрипке, по виолончели.

– Духовые! Значит, всё равно есть отдельные огромные, большие таланты в каждом городе. Но: это как у нас был Тимофей Докшицер – великий трубач, но всё равно школы такой не было. А в Екатеринбурге просто видно, какой общий высокий уровень.

– У них там гнездо.

– Просто у всех, да. Причём возглавляет женщина (я не помню имя сейчас), которая выходила на демонстрации, чтобы не закрывали эту академию, чего-то она боролась – и добилась! Она вообще ректором стала этой академии – там, где Боря Белкин учился.

– Это бывшая консерватория?

– Да. Но как они этим всем занимаются (я вот у них был)! А потом результат! И вот одна девочка учится в этой школе, она попала в этот мой оркестр. После концерта я полтора часа выдавал дипломы победителей и участников этого первого оркестра, они все ко мне подходили, каждому, каждой я что-то говорил, вручал эти дипломы. И вот подошла девчонка, которая я считаю просто событием по дарованию.

– На чём?

– На флейте. Аккуратная, симпатичная, ну, понятно, что возраст Джульетты такой. И я ей автоматически говорю: «А сколько ещё ты будешь дома находиться?» Потому что понятно: родители – прекрасные, учитель – потрясающий, она очень талантлива, и вот вам результат. Если бы мне её за ширмой показали, и я послушал бы, не зная, кто она, я бы её пригласил в любой фестиваль сразу, а если бы она хотела работать в оркестре, то пригласил бы на первую флейту, мгновенно. Потому что она совершенно играет. И спрашиваю: «Сколько ты ещё лет здесь пробудешь?». Она: «Четыре». Ну, правильно, у тебя такие родители, педагог – а с другой стороны, ты сама уже должна учить, раз ты так прекрасно играешь. А сам вспомнил, как меня моя мамочка привезла в Москву, и меня впервые услышал Дружинин. Мы не были знакомы, она просто спросила: «А когда преподаёт Дружинин?». Ей ответили: «Вот как раз сейчас до 8 вечера», и она меня привела, я сыграл, и Фёдор Серафимович спросил маму: «Что вы хотите делать?». Она говорит: «Ну, вот ЦМШ, чтобы он в Москве уже учился». Сколько мне было лет? Это был 7 или 8 класс.

– Лет 14-15.

– И Федя сказал гениально (я вообще считаю, что он гениальный учитель, Федя Дружинин; гений просто в музыке). Он какую мудрую вещь сказал: «Майя Зиновьевна, понимаете, он живёт дома, его так замечательно учат – а он сейчас сюда переедет, начнётся жизнь, интернат, всякое непонятно что, пусть вот он в этой любви, в этом качестве жизни ещё побудет, и сам повзрослеет. Он ещё приедет – играет он изумительно». Какие-то дал мне советы маленькие профессиональные. вот он просто так сказал, и мама успокоилась. И я досидел до окончания школы дома, потом приехал в Москву и поступил.

И вот спрашиваю я эту девочку автоматически – и тут я вспомнил Федю. А ты? Она говорит: «Четыре года». Ну и хорошо. Ну и типа с надеждой, что мы встретимся. Я-то автоматически думал, что она должна быть в Москве. Через несколько человек ко мне подошла потрясающая девчонка – гобоистка. Я не знаю, где она учится, в Гнесинке или где. Но с ней просто дирижировать. Там сейчас соло пойдёт – так раз с ней, можешь задержаться, потом можешь ей tenuto показать, можешь акцент показать. Она настолько участвует, всё уже! Ей столько же лет примерно, 14-15, сколько и предыдущей, флейтистке. Я ей задаю тот же вопрос (а она москвичка). И говорит: «А мы вот с моей подружкой-флейтисткой уезжаем в Берлин». И это вот та грустная нотка, которую я хотел вам сказать!

Понимаете, мы должны вырастить общество, государство, обеспечение всего, чтобы родители слепо не поддерживали отъезд. Я понимаю, что надо там жить, но: чтобы заранее не быть настроенными негативно к тому, что у нас происходит. Мир весь дребезжит сейчас – там разбивают окна, и машины поджигают и сжигают американский флаг, и в Германии, и проблемы с арабами в Париже.

– Не только в Париже, вообще во всей Франции.

– Во всей Франции, да. Но всё равно здесь где-то что-то такое осталось в генах – пусть уж мой ребёнок поживёт нормально. И так они её и воспитали. Красавица-девчонка, и языком прекрасно владеет. Конечно, она будет сидеть первой флейтой в Berliner Philharmoniker. Но заранее вот это ощущение настроя... У меня тоже родной брат живёт в Германии, друзей много и коллег. А я как бы опоздал, задержался. Для меня тогда попасть из нашей провинции в Москву и быть в полном порядке, так сказать, для меня это до сих пор событие. Для меня это была, я не знаю, какая-то важная вещь, важнейшая. Потому что когда я попал в Москву, я получил Дружинина, гениального учителя. Я получил возможность бывать на концертах, когда поднимались Гидон, Вова Спиваков, Витя Третьяков, Каган, Гутман, Вирсаладзе и ещё много-много кто. Но при этом я ещё слушал живьём Ростроповича, Рихтера, Гилельса! Я их слышал, и я с ними встретился, и я с ними ещё и музицировал вместе! Я это всё имел! А баршаевский оркестр! Когда единственный я просочился на генеральную репетицию перед концертом в Малом зале. Это же на всю жизнь! Я сел, спрятался на балконе Малого зала. И что я услышал? Они взяли одну ноту си-бемоль. Первые скрипки, потом вторые, все подсоединились, в унисон, одна нота. Она звучит, звучит. Я думаю – бред какой-то, идеально чисто мне показалась всё. Она звучит, звучит, потом вдруг я начинаю понимать, что она расщепляется чуть-чуть, нет, опять чисто. Думаю – надо же! И так минут пять. Тихо, думаю, как будто вся жизнь прошла. Потом появилась нота фа, квинта. Точно так же.

– Отработка ансамбля, ушей. Чтобы друг друга слышали.

– Да. А потом появилась терция, уже самое страшное, это ещё было минут десять. А потом она опустилась на полтона, и это стал минор, а не мажор. В конце концов, они в течение получаса сыграли си-бемоль мажор. Потом ушли, и через 15 минут появилась публика, они, конечно, это не играли, но они играли произведение в этой тональности. И это было идеально.

– Они перед самым концертом отработали тональность. Теперь это редко кто делает, да никто.

– Да. Такие вещи. Вова Спиваков со своей интонацией и звукоизвлечением – это целый мир. Гидон со своими всеми открытиями – это вообще фантастика. Витя, который без этого всего, но который…

– От пупка.

– Ну да! И поэтому, конечно, я не уверен, что эти девчонки встретят в Берлине такое. Как у них будет жизнь дальше развиваться? Я видел этих потрясающих девчонок. Им вообще сложнее потом в личной жизни. Как сложится их судьба? Просто грустно, что всё это в комплексе приводит к тому, что родители поощряют их отъезд за рубеж в этом возрасте.

– Я хотел спросить: наконец, переломлено отношение к альту как к инструменту, на который идут те, у кого не получается на скрипке?

– Да, это давно переломилось. Первая стадия была, когда скрипачи, сообразившие, что они не сделают большую карьеру, стали думать – лучше перейти на альт, и у меня получится, как у Башмета. Первой ласточкой был Игорёк Найдин. Он перешёл на альт, и в результате очень мудро сделал. Он прекрасный ансамблевый музыкант. Потом очень смешной случай произошёл с Мишей Березницким, который был у меня концертмейстером в «Солистах Москвы». Я его уговаривал, он согласился, я с ним позанимался несколько раз перед конкурсом, чтобы он на альте заиграл. Он заиграл на альте, получил первую премию, и на эти деньги купил себе – скрипку. Но это единичные случаи. А в принципе – вы задаёте такой вопрос, а я вот не знаю, что отвечать.

Это связано с одним из предыдущих вопросов: если не будет процветать сольная альтовая деятельность везде, то тогда надо считать, что не переломлено. Потому что тогда будут считать, что я такой был один и исчез потом. Потому что первый в истории Америки альтовый сольный концерт в Карнеги-холле, который прошёл с успехом, с Мишей Мунтяном я сыграл, не знаю, тридцать лет назад. Покойный Алик Слободяник очень поздравлял именно с тем, что в публике не было русских – одни американцы. И это считалось очень хорошо. Потом, с годами, мне как раз стало очень нравиться, что многие русские стали туда приходить, потому что им это стало нравиться. Тогда это было важно.

– А сейчас важно другое.

– А сейчас – кто хочет, тот и приходит. Я через много лет опять сыграл сольный концерт в Карнеги-холле. Я там много раз играл с оркестром, дирижировал, но сольный с пианистом я с тех пор не играл. И вот опять сыграл два года назад с Женей Кисиным. И артистический директор сказал: «Вот брешь пробили – сольный концерт альтиста в Карнеги-холле». Я его знаю давно – он раньше был менеджером London Symphony Orchestra, а сейчас он там арт-директор. Я говорю: «Ты понимаешь, в то время, когда ты работал в Лондоне, я как раз дал первый сольный альтовый концерт в Карнеги-холл. Это был исторический первый концерт, на котором в зале сидели Женя Кисин с мамой, а я играл с Мунтяном». Он говорит: «Извини, я же здесь не работал тогда».

Я веду вот к чему: если я там сыграл тогда сольный концерт и это был sold out, значит, почему-то эти люди все пришли, почему-то они купили билеты, а это огромный зал. Почему был такой успех? Когда я приезжал позже, то многие из этих же людей опять приходили в зал, потому что это уже был не чисто сольный, а сольный с «Солистами Москвы» или дирижировал другими оркестрами – я много-много раз играл там. А потом я там сыграл опять сольный. Но почему после того первого раза молодые, очень хорошие альтисты всё равно там не играли сольный концерт и до сегодняшнего дня никто из них не сыграл? Точно так же как в Сантори-холле, как в Большом зале консерватории, как в Питере в Филармонии в Большом зале, как в Концертгебау. Меня даже спрашивали: «А если у нас сыграет какой-нибудь гений?» Я говорю: «Да ради Бога!». Если я вне конкуренции один, так и нет конкуренции. А пусть будет! Кому-то понравится Гидон Кремер, а кому-то Вова Спиваков. У меня, к сожалению, до сих пор этого нет. Хотя есть очень хорошо играющие люди.

– Просто так сложилось, что у Вас получилось имя.

– Да, но я же им не мешаю, я же не владею залами, я же не говорю «нет» или ещё что-то. Наоборот, с тем же Усовым Двойной сыграли, с тем же Астаховым играем Баха Шестой Бранденбургский, с гидоновской Урсулой, или как её звали, тот же Бранденбургский в том же Большом зале со мной. Ради Бога, ради Бога! Давайте сами, сами, сами. Покажите! Надо иметь о чём говорить.

– Когда я познакомился с Альфредом Шнитке (мы тогда организовывали его выдвижение на Ленинскую премию), я стал восхищаться его Альтовым концертом. По-моему, это абсолютный шедевр. Он сидит, слушает, а потом и говорит: «Слушайте, Володя! Не думаете ли вы, что не настолько хорош сам Концерт, насколько его сделал Юра?». Я ответил: «Знаете, Альфред, я очень хорошо отношусь к Юре, но ваш Концерт настолько совершенен, что испортить его невозможно. Конечно, Юра это делает феноменально, но альтовый концерт самоценен независимо от исполнителя». Это было мне лично сказано. Никогда не слышали эту гипотезу Шнитке?

– Никогда. Сейчас в первый раз.

– Поверьте мне. Это я запомнил на всю жизнь.

– Интересно. У меня есть очень коротко ответ на это. Я у него брал интервью для «Вокзала мечты» тогда, и он сказал: «Это мой лучший инструментальный концерт».

– Да, это действительно так.

– А я говорю, что очень люблю фортепианный, который Крайнев тогда исполнял. И он мне сказал: «Я заболел смертельно, но меня решили ещё подержать немножко наверху, потому что именно в этом концерте я заглянул туда, куда человек не имеет право заглядывать».

– Это совершенно верно.

– Это его текст.

– Да, альтовый концерт – это голос с того света.

– Да.

– Так же, как Пятнадцатая симфония Шостаковича и Восьмая симфония Шнитке. Это всё из одного ряда. Это то, что действительно нельзя делать, но делается.

– Ну вот.

– С моей точки зрения, уникальны два концерта Шнитке – это фортепианный и альтовый, в которых нет ни одной проходной ноты, там нет воды.

– Конечно.

– Вот уже в виолончельном концерте есть некоторые проходные элементы.

– Есть, есть. Но фортепианный-то гениальный! Извините, надо прекращать беседу – я уже и так опоздал на репетицию, но уж очень интересная получилась беседа.

Беседовал Владимир Ойвин, «Новости музыки NEWSmuz.com»

13/05/2013 - 21:22   Classic   Интервью
Евгений Баранкин, член жюри всех семи Международных конкурсов альтистов Юрия Башмета, председатель Экспертного совета Московской филармонии, думает о том, что благодаря конкурсам альтистов улучшилось производство новых альтов.
Предлагаем вниманию читателей полный вариант интервью, сокращенный вариант которого опубликован в № 3 «Музыкального журнала» за 2013 г.

- После II тура Международного конкурса альтистов Юрия Башмета Вы сказали, что его уровень невероятно высок. Осталось ли это впечатление до конца?

- Думаю даже, что мои впечатления укрепились, но я по-прежнему жду каких-то художественных открытий, ищу выстроенной шкалы справедливых оценок, при этом не забывая, что сегодняшний конкурс - это, по сути, многоборье. Конкурсы – тема отдельная, и к ним можно относиться по-разному. Есть люди, которые замечательно и увлечённо играют только мировую классику, или музыку барокко, или Баха – это их музыкальное кредо. Или те, которые ждут финала, чтобы, если они туда попадут, удачно сыграть с оркестром, например, концерт Шнитке. Очень трудно быть многоборцем, и поэтому на экваторе конкурса бывают неожиданности. Ты слышишь людей, которые очень трудно перевалили с I тура на II и даже думаешь, что не надо было бы уж так загружать конкурсные списки. Но вдруг человек в репертуаре II тура раскрывается замечательно. Или наоборот, люди, которые шли до самого финала и от них ждали очень мощных впечатлений, в финале их не дают. Может быть, не хватало физических сил, бывают технологические вещи, например, связанные с инструментом, на котором играет конкурсант – много тому причин, но это профессиональные частности.

Евгений Баранкин
Евгений Баранкин

Но всё равно, я хочу напомнить, что начинался этот конкурс в 1993 году и в этом году ему исполняется ровно 20 лет – это огромный срок для альтового конкурса, который действовал с разной периодичностью. Сначала он проходил каждые два года, потом, если я не ошибаюсь, Мстислав Ростропович посоветовал проводить его раз в три года, чтобы как-то накапливались новые исполнительские генерации. За 20 лет прошло семь конкурсов, и он неизмеримо вырос. При этом всегда бывали открытия, и всегда на каждом конкурсе «в сухом остатке» оставались один-два-три музыканта, которые сейчас играют на высшем уровне современного исполнительства. Открытия были всегда, просто процент художественного и технического брака на I туре, когда всё-таки появлялись те, кого мы называем «музыкальными туристами», был больше. Не забудьте что это альтисты, которые должны были предъявить жюри практически своеобразную энциклопедию альтовой музыки.

– Можно сказать, что такого количества участников не было ни на одном альтовом конкурсе?

– Ни на одном. Это очень высокая планка, и я скажу, что всего один или два человека с чем-то не справились на I туре. Единственное, что я не люблю вообще – это когда играют фальшиво, когда неточная интонация. На этот раз, если кто-то не проходил на II тур – это не означало, что он не готов технически. Музыкантов, которые были не готовы технически, почти не было. Но были люди, которые не совсем понимали то, что они играют обязательную пьесу. В данном случае речь идёт об «Элегии» Игоря Стравинского – изумительном произведении, которое мы прослушали 48 раз на I туре. Очень интересно, как каждый представлял, например, свой образ этой музыки. Я не знаю, что точно имел в виду Стравинский, но у этого произведения есть какая-то фантастическая драматургия и аура. Есть люди, которые играют это сочинение, честно выигрывая все ноты. Но иногда думаешь – вообще играл ли он те же ноты того же Стравинского, чей текст лежал перед членами жюри? Кажется, что этот конкурсант не очень понял, что написал Игорь Фёдорович. Эта пьеса дает свободу для очень многих ярких открытий, когда люди могут одну и ту же музыку прочитать как элегическое произведение, как драматическое, как трагическое, как произведение с какими-то ироническими интонациями. И тогда это действительно очень интересно слушать и это не надоедает.

Я хочу добавить одну очень важную вещь для общей информации. Когда конкурс только начинался, разные источники откликов на создание этого конкурса очень скептически относились к тому, что Башмет создал определённый прецедент, что в его жюри, кроме председателя – выдающегося музыканта современности, альтиста Юрия Башмета, больше концертирующих альтистов нет. В жюри последнего, седьмого конкурса, был концертмейстер группы альтов оркестра Берлинской филармонии Вальфред Штреллер, но он не концертирует сольно. В нашем жюри были представители разных музыкальных направлений в своих профессиях, но в игре на альте, кроме двух названных выше, никто из нас не был замечен. Ну, только если кто-то ночью наклеивает бороду и в темноте занимается на альте! На самом деле, я хочу сказать, что этот принцип сегодня получился очень убедительным. Не потому, что именно мы сидели в этом жюри – здесь могли бы быть другие люди. Просто сегодня технология всё-таки в любом случае остаётся в стороне.

Я хочу сказать с определённой долей раздражения, что именно многие наши конкурсы, в частности конкурс Чайковского, в последнее время становятся малоудачными именно потому, что в их жюри сидят узкие профессионалы, и цеховые интересы этих направлений становятся преобладающими в отборе и оценке. А в том направлении, которое выбрал Юрий Башмет, не столь важна возможность оценить, какой аппликатурой лучше играть то или иное произведение. Потому что здесь оценивается художественная образность, качество исполнения и перспективы артиста. Все эти три составляющих являются главными в сегодняшнем концертном мире. Как бы кто замечательно ни играл и ни выигрывал все ноты, или принадлежал к школе этого педагога, а не к школе другого педагога, то это ничего не даёт.

Это надо делать в учебном заведении – там есть экзамены, там есть или могут быть внутренние студенческие конкурсы, и как говорят в этом случае, флаг им в руки. Это учебный процесс. Художественная конкуренция на конкурсах стала публичной, с трансляциями, с записями – это не школярство, это уже искусство.

Поэтому тот принцип формирования жюри, который был выбран Башметом и применяется им уже 20 лет – я говорю сейчас о самой экстравагантной краске в жюри этого конкурса – приглашении в него актёров, имеет совершенно реальные преимущества. Пусть они даже не принимают какого-то особого участия в обсуждении – их слово точно не является решающим. И вместе с тем, я помню какие-то их отдельные слова, точные наблюдения. Они музыкальные люди по своему характеру. Такие актеры, как Олег Меньшиков, или на первом конкурсе Никита Михалков, или очень музыкальная Татьяна Друбич, у которой дочь – пианистка и композитор, или грузинский актёр Кахи Кавсадзе, или Сергей Шакуров – это люди, которые истово любят музыку, они с уважением и вниманием слушали всё, что говорят другие члены жюри, но они всегда имели возможность высказаться. Их мнение в подавляющем большинстве могло выглядеть иногда эмоциональным, иногда чуть наивным, но уверяю вас, очень объективным и убедительным.

Вспоминая все конкурсы и их результаты, у меня ни разу не было такого ощущения, что я зря там сидел в жюри, или что мне было стыдно подписывать итоговые протоколы или лауреатские дипломы. Ещё хочу заметить, что многие лауреаты предыдущих конкурсов стали звёздами альтового искусства. Читая в буклете краткие биографии участников, я получаю какое-то особое личное удовольствие. Там написано – такой-то в последнее время занимается в мастер-классах такого-то – и я вижу имена двух – трёх людей, которые были лауреатами первых двух конкурсов, и они уже стали заметными персонами. На первом конкурсе третью премию получила замечательная альтистка, которая уже давно играет в сегодняшнем составе ансамбля «Солисты Москвы» под руководством Башмета – Нина Мачарадзе. А на этом конкурсе играл её сын – Георгий Ковалёв. Я его помню ещё совсем маленьким мальчиком, он сейчас учится за рубежом, у других педагогов. Он приехал, сыграл замечательно, и если мама тогда получила третью премию, то он с большим успехом получил вторую, и получил специальный приз за лучшее исполнение концерта Шнитке. Так что теперь конкурс уже имеет семейную традицию, успешно растёт новая генерация альтистов. Я думаю, что это не единственный случай – внутренние связи есть и другие.

Лауреат первой премии Игорь Найдин – альтист легендарного Квартета Бородина, Михаил Березницкий – преподает в Московской консерватории, Александр Акимов, победитель прошлого конкурса, возглавил альтовую группу «Виртуозов Москвы» под руководством Владимира Спивакова. Я могу назвать ещё много замечательных альтистов и очень интересных музыкантов. А некоторые из них потом находят себя в каких-то других профессиях, современном менеджменте. Одним из очень успешных директоров программ (так называются менеджеры Московской филармонии) последние несколько лет является Геннадий Вал – в прошлом альтист и участник одного из конкурсов Башмета.

Если чуть-чуть оторваться от благостных наблюдений, хотя они и превалируют над негативными, в этот раз среди чуть странных, не очень понятных мотиваций было то, что не меньше человек пяти, или может быть семи конкурсантов играли на конкурсе вторично, некоторые из них играли на прошлом. Я всегда думаю – для чего? Или он стал играть намного лучше, или его что-то в прошлый раз не устроило, или у него есть какие-то другие амбиции. Но, увы, из тех, кто играли снова, подавляющее большинство не сделали шага вперёд.

– Даже наоборот.

– Наоборот, да. Я не буду называть их имена. Правда есть и другие примеры, в частности тот же Георгий Ковалёв. Он в прошлый раз играл очень хорошо, получил приз «Надежда». Все обратили внимание на его дарование, но он тогда не стал участником финала конкурса. А в этот раз он этот шаг успешно сделал. Но к остальным это не относится, и это иногда обидно, потому что они в большинстве своём не продемонстрировали какой-то прогресс по сравнению с прошлым конкурсом. Хотя не в качестве их защиты стоит отметить, что этот конкурс был сильнее по своим участникам.

Каждый конкурс – музыкальный калейдоскоп, ни один конкурс не бывает похож на другой. Они складываются так, как они есть. И это должна знать наша почтенная публика. Мы часами сидим в жюри, обсуждая переход с I тура на II, со II на III, и, наконец, в финал. А еще потом нужно выйти к лауреатам и публике объявить результаты. И вот тут начинаются, говоря немузыкальным языком, «наезды»: «Как вы могли не пропустить такой талант, или почему он получил у вас вторую премию, хотя он должен получить диплом, а дипломант должен быть третьим…». Мы, сидя в жюри, об этом не думаем, но сталкиваться с этим приходится. Ребята, садитесь в жюри, и оценивайте так, как считаете нужным. Ваше право высказывать своё мнение, мы можем его услышать, но всё-таки, поскольку нам это доверили, и нас сюда пригласили в это жюри – мы высказываем своё мнение, и, пожалуйста, вы можете с ним не соглашаться. Единственно, можно предложить в качестве компромисса делать то, что делают в разных странах на кино- или театральных фестивалях, на музыкальных я как-то не очень помню – можно параллельно при пресс-центре создавать жюри из музыкальных критиков или журналистов и пусть они дадут свои призы, или пусть назовут имена своих фаворитов. Есть же на многих конкурсах приз слушательских симпатий.

– К сожалению, я должен отметить, что на этом конкурсе прессы практически не было.

– Я сейчас даже не готов обсуждать эту тему, но если вы можете, обратите на нее внимание. Во-первых, я хотел бы узнать, есть ли вообще у сегодняшней музыкальной прессы интерес к таким специализированным конкурсам, или их надо специально приглашать, создавать особые условия, или их нужно заранее собирать, чтобы заинтересовать их чем-то? Если бы я мог заранее рассказать кому-то просто как человек своей профессии, то, может быть, на нашем конкурсе чаще появлялись бы музыкальные критики, музыковеды, музыкальные журналисты или просто журналисты. Но это уже не ко мне, а к организаторам.

Ли Хва Юн
Ли Хва Юн

– Как бы Вы могли оценить результаты распределения мест? Меня в первую очередь интересует отношение к тому, что впервые за семь конкурсов присужден Гран При. Насколько присуждение Гран При Хва Юн Ли – такой молодой альтистке, которой всего лишь 16 лет, оправданно, или это всего лишь большой аванс?

– Я думаю, что в 16 лет любой приз является авансом. Мы не знаем, как Боженька распорядится, и как на этого человека обратят внимание. Как говорится, «Москва слезам не верит». Мы, искушённые профессионалы, многие из которых руководят крупными музыкальными конкурсами, крупными музыкальными и телевизионными компаниями, специальными концертными прокатными организациями, или экспертными советами, сами должны убедиться, услышав этот талант. И вот на наших глазах выходит играть застенчивая девочка. Мы, конечно, заглядываем в буклет и читаем, что эта юная девушка 1996 года рождения, живущая в Южной Корее, в городе Сеуле. И что же мы слышим? Мы были поражены, как она может погружаться в глубины музыки Баха или прекрасно играть с незнакомым партнёром дуэт Моцарта. Или как человек, живущий в другой ментальной среде, проникает в глубины брамсовской сонаты, музыки Шумана или концерта Бартока – труднейшего, сложнейшего, с которым сам Юрий Башмет выиграл знаменитый свой конкурс, с которого началось его мировое восхождение. И всё это сыграно с таким пониманием, с таким художественным наполнением! Это ведь не просто демонстрация уникальной виртуозности.

Сейчас часто на скрипичных или фортепианных конкурсах появляются ребята 12-13 лет, у которых пальцы двигаются так, что иногда действительно становиться страшно, просто это какой-то феномен! Но там речь идёт о чистой виртуозности. А в случае Хва Юн Ли всё владение инструментом подчинено только художественной идее. Это какое-то интуитивное дарование и глубинное понимание смысла играемой музыки. И поэтому на каждого из нас в отдельности, а мы часто сидели не вместе, а в разных местах зала и общались только после прослушивания, эта кореянка произвела сильнейшее впечатление. Мы все, не сговариваясь, поняли, что столкнулись с незауряднейшим явлением. Что будет дальше – время покажет, но отнять, то, что у неё сегодня есть, уже невозможно. Хва Юн Ли сама по себе девочка достаточно застенчивая и совсем юная. Однако то, что она продемонстрировала нам и публике во всех турах – было потрясением. Я лично дважды слышал, как после её выступления председатель жюри, безусловно, выдающийся музыкант, кричал «Браво!» И никто не сказал: «Знаете, давайте подождём, а может не сейчас?» Когда мы это всё услышали, то с точки зрения художественного события, если Гран При вообще существует, то это и был Гран При.

Я сам проголосовал практически за те премии, что здесь были присуждены. Мне очень понравился на всех турах Михаил Ковальков, понравилась его подготовка, я его слышал не только на конкурсе, он недавно играл в Московской филармонии с оркестром в специальной филармонической программе продвижения молодых. Он сыграл все туры замечательно, получил несколько дополнительных, очень убедительных призов, победителем конкурса не стал, но высокую премию он получил. Может быть, ему чуть-чуть не хватило какого-то свежего взгляда на музыку альтового Концерта Шнитке, может быть он устал к концу – бывает и так. Мне так показалось, я говорю о своем мнении.

Мне очень понравилась первая премия – корейская скрипачка с забавным именем Юра Ли – прямо для рубрики «Музыканты шутят». Такая шутка, которая родилась тут же, с первого же тура. Всё время задавали вопрос: «Юра ли?» Имея в виду, не появился ли новый Башмет? Это очень хорошая альтистка, по-настоящему очень мощная, энергетическая, очень подготовленная.

– Она еще и скрипачка.

– Может быть, вполне. У нас буклеты появились позже, чем начался конкурс, и я вообще уже давно очень редко обращаюсь к ним, чтобы получить дополнительную информацию. Мне как-то без неё легче, она мне нужна только тогда, когда мне нужно узнать, где развивается музыкант.

– Она по скрипке ученица Анны Чумаченко. Вы, может быть, помните её брата скрипача Николаса Чумаченко, получившего премию на одном из первых конкурсов Чайковского?

– Да, я об Анне знаю очень хорошо. Она сейчас демонстрирует выдающиеся педагогические результаты. Что же касается Юры Ли и то, что она училась и как скрипачка – я об этом не знал, но первую премию она получила совершенно заслуженно, и альтистка она первоклассная.

Мне очень понравился француз Адриен Буассо – артистичен и музыкален. Мне очень понравился, я уже о нём говорил, Георгий Ковалёв – очень яркий, наполненный музыкой, замечательно организованной подготовкой, с очень хорошими нервной системой и физически кондициями, что тоже очень важно. Он не только не устал к концу конкурса, а с каждым туром прибавлял, и это было видно с самого начала.

Мне даже, в каком смысле, жалко дипломантов – они тоже выступили очень достойно! Хотя они вышли в финал и полагающиеся награды и вознаграждения – это уже большой успех, но как сказал Булат Шалвович Окуджава: «На всех пряников не хватает».

– Скажите, пожалуйста, можно ли через три или четыре года собрать такой же «убойный» конкурс, как на этот раз?

– Это лотерея. Вот Конкурс Чайковского – для меня его будущая судьба кажется очень подозрительной. Я бы его закрыл, провёл бы большую «химчистку» какую-то, и открыл бы его вообще в каком-то другом обличье. Но наш конкурс, благодаря таким музыкантам, как Башмет, благодаря вообще альтистам, которые сейчас совершенно по-другому играют на этом инструменте, стал интересен многим.

Сегодня это оказывает влияние даже на строительство инструментов – новые альты стали делать очень звучными, их заставляет жизнь, потому что они должны конкурировать со старыми инструментами. Сейчас есть очень хорошие мастера, которые делают новые альты. И есть очень хорошие педагогические крупные центры, не только в Европе, но и в Америке, и в Юго-Восточной Азии, и в Москве безусловно, потому что здесь преподают такие мэтры, как Юрий Башмет, Роман Балашов, Галина Одинец и Юрий Тканов – это всё мощные самодостаточные педагогические центры. Сегодня практически в каждом оркестре Москвы, Петербурга и в других городах, где я бываю – альтовые группы просто первоклассные, интонационно и энергетически. Альт, как инструмент, уже на таком большом подъёме, что обратного пути нет. Альтовое знамя в надежных руках, радует активное присутствие в нашей музыкальной жизни прошлых лауреатов, того же Александра Акимова, который вошёл в топ-программы Московской филармонии, и играет и со своим коллективом «Виртуозы Москвы», и тоже уже преподает. Поэтому по отношению к этому конкурсу и к альту, как к инструменту, я лично отношусь вообще, и в перспективе с очень большим уважением и с большой дозой оптимизма.

– В этой связи как раз хотел спросить вот о чём. Давно известно, не знаю, насколько резко я об этом скажу, но когда любой струнник, будь то скрипка, альт или виолончель, садится в оркестр и является членом оркестровой группы, то это наносит, с моей точки зрения, непоправимый вред этому музыканту как солисту. Как сочетать такое?

– Это вообще действительно вопрос непростой и болезненный. Я бы сейчас очень глубоко не стал бы внедряться, потому что это отдельная тема, она дискуссионная, и она даже не только диалог, это разговор разных людей, и можно было бы организовать что-то вроде круглого стола. Но я хочу сказать такую вещь: здесь только есть одна принципиальная ошибка, это не только я об этом говорю, это уже давно обсуждается. Струнников в учебных заведениях с самого начала не ориентируют на игру в оркестре и ансамбле. Они все проходят в основном сольный репертуар, потом проходят камерный репертуар. Они, конечно, проходят практику в оркестре, но они все, так получается, начиная там с концерта Ридинга, если говорить о скрипачах, или фортепианных «Бирюльках» Майкапара и т.д., всё равно они проходят через весь огромный сольный репертуар, а потом это им никогда не пригодится, когда они садятся в оркестр.

Сделать сольную музыкальную карьеру или карьеру камерного ансамблиста на национальном, региональном или международном уровне могут только самые сильные, самые яркие, самые амбициозные, самые талантливые и имеющие какую-то особую музыкальную душу. Но таких очень мало. Их же не ссылают, чтобы они перестали играть на альте или скрипке, и начинали чинить примусы. Нет, они, как и во всем мире, могут посвятить себя благородному делу педагогики, они могут становиться людьми другой профессии, тоже в этом ничего страшного. Даже не буду о себе рассказывать, таких примеров очень много, когда человек в какой-то момент перерастает свой инструмент, и он становится дирижёром в одном случае, или музыкальным менеджером в другом случае, или музыкальным редактором, или издателем, или продюсером. Так что без этого музыкального образования стать человеком этих профессий, о которой я говорил, невозможно или почти невозможно. Человек, который начинает заниматься музыкой, он занимается музыкой, и у него в книге Божественной не написано, что он - будущий Рихтер, Ойстрах, Ростропович, Хейфец или Тосканини. Там написано, что он - музыкант. Если он хороший музыкант, то он может реализовать себя во многих направлениях, а если не может, то, как и любой человек в любой профессии, стоит, может быть, поменять, ничего такого страшного...

– Я бы хотел спросить, какой Вы видите механизм поощрения сольного направления. Я имею в виду альтистов. Скрипачам в этом смысле проще, у них более обширный репертуар.

– Я вообще думаю, что альтист-солист – это профессия супер-штучная. Альтист как член небольшого камерного коллектива – это важнейшее, может быть, направление в карьере. Альтист в квартете, альтист в камерном оркестре или ансамбле – это замечательная работа. Но и альтист в хорошем оркестре под руководством одарённого дирижёра, когда он может сесть в оркестр и на своем любимом инструменте играть вместе с огромным коллективом в сто человек какую-нибудь знаменитую тему из Восьмой симфонии Шостаковича или ещё что-то, - ведь это тоже потрясающе, стать частью огромного симфонического полотна! Или сидеть в оркестре и играть в оперном театре тетралогию Вагнера – это тоже уникальная возможность стать частью целого.

Ну, а как выстраивать образование – это не ко мне. Просто я думаю, и не только я, что существует колоссальное перепроизводство музыкантов вообще и особенно пианистов. И это одна, очень драматическая история, которая сейчас происходит с музыкальным образованием и воспитанием.

Вторая, такая драматическая часть, что человек, который не становится солистом с соответствующими гастролями и гонорарами, если он не член грантового симфонического или камерного оркестра, где он получает насколько возможно достойную зарплату, он не может на эту зарплату прожить. А если он хочет стать педагогом или работать в каких-то подобных структурах, то можно сказать – туши свет. Педагоги уже особенно нигде не нужны, и придти сейчас преподавать альт в районную музыкальную школу, - ты и учеников себе не найдёшь, ты не сможешь содержать семью, ты не сможешь получать хоть какое-то достойное вознаграждение за свой труд.

А если ты играл, учился у хорошего педагога, ты хорошо научен и можешь учить других? В европейских странах кризис тоже что-то немножко изменил для них в худшую сторону, но всё-таки это достойная работа, и если человек говорит, что он педагог и он преподает в колледже, или в высшей школе или просто в школе, то это достойный член общества, и это нормально оплачиваемая работа, и она социально защищена. У нас – поставлю только многоточие. У меня очень грустные результаты наблюдения.

– Как Вы можете оценить альтовый концерт Игоря Райхельсона?

– Вы знаете, есть сейчас такая традиция, что во многих странах мира при определённых оркестрах, при определённых камерных составах – это очень принято в Америке и в Европе, да и в Латинской Америке – есть композиторы, которые получают какую-то особую привилегию работать с этим коллективом и писать для него музыку. Игорь Райхельсон, выходец из России и много лет живший в США, снова появился на родине лет десять назад, начав активное творческое сотрудничество с Юрием Башметом и его музыкальным окружением. Башмету очень нравится его музыка, она нравится и публике, и маэстро стал её заказывать и активно исполнять разными составами. А в данном случае это «башметовский» конкурс, и его право заказывать сочинения тем, кого он считает творчески состоятельными.

В данном случае современному автору в конкурсной программе финала пришлось конкурировать с альтовыми концертами Бартока, Уолтона и Шнитке. Согласитесь, конкуренция жесткая! Однако одна из победительниц конкурса Юра Ли выбрала именно этот концерт, сыграла его прекрасно, и её выбор был поддержан специальным призом жюри.

Владимир ОЙВИН, «Новости музыки NEWSmuz.com»
Фото - Светлана МАЛЬЦЕВА, Фото Звезд

Страницы