Также артист рассказал о личной жизни - школьные годы, встреча с Анжеликой Варум, отношения с дочерью Лизой, скандальные истории, в которые попадал в прошлом, и т.д.

Юрий Костин: Я даже не знаю, как начинать это интервью, дорогой мой. Потому что хотелось сказать, что в проекте «Личные связи» – Леонид Агутин, известный российский артист, композитор, певец, продюсер, писатель, коллега. А на самом деле просто рядом со мной – мой близкий друг. И по каким-то даже параметрам братское сердце.

Воспоминания о школьных годах

Мы с тобой в удивительном месте, в школе 863. Давай ее так продолжать называть. Несмотря на то, что циферка поменялась. Ее теперь называют 17-й. А семнадцатая напротив?

Леонид Агутин: 17-я напротив.

Юрий Костин: Они как-то объединены теперь. А я помню, что с 17-й мы не очень дружили. Даже были какие-то на пруду конфликты.

Леонид Агутин: Да, бывали.

Юрий Костин: Ты принимал участие?

Леонид Агутин: Ну, а как же?

Юрий Костин: Школа 863, так называемый актовый зал. Здесь, на этой сцене состоялся твой первый концерт. Ну, ты на ней бывал много раз. Как и я, собственно. Потому что в самодеятельности мы принимали участие. Отсюда все началось. И здесь же все продолжается. Практически ничего не поменялось. Что ты чувствуешь, когда вернулся в нашу, родную школу? Какие у тебя были первые ощущения?

Леонид Агутин: Я подъезжаю и понимаю, что вот это места, где за школой мы покуривали... а тут вот отношения с Васькой Борисовым выясняли. А там меня собака укусила один раз. А дальше поехал – тут в торце был музыкальный класс. Не то чтобы, в этих классах детских, принципиально было где-то вина выпить. Прикол был в непослушании. Немножко что-то позволить себе, какое-то хулиганство – это была поза такая, у всех подростков бывает. Я помню, в этом классе большие окна. И подоконник. И можно было спрыгнуть прямо на улицу. А на горе был магазинчик. И помню, когда педагог отворачивалась к пианино что-то играть, говорила: «Поём вместе», был момент, когда она смотрела в сторону от нас. В этот момент можно было шмыгнуть в окно. Это был поступок. Было круто так сделать.

Юрий Костин: Ну, а что поменялось-то? Ты таким же хулиганом и остался, насколько я понимаю.

Леонид Агутин: Ну, в общем, в душе, конечно, все равно.

Юрий Костин: Леня, я хочу признаться тебе в двух вещах. Мне никогда не нравились твои песни.

Леонид Агутин: А вторая какая?

Юрий Костин: Нет, если серьезно, ты помнишь, когда все это начиналось, что пели, да? Три аккорда. Ну, не три, хорошо. Первый – блатной, второй, третий. Лесенка, баррэ на третьем ладу. Которая потом оказалась соль мажор, минор. Дальше уже не углубляюсь в эту тему. Я же принимал участие в этой игре под названием «Я тоже артист». На лавочке у дома где-нибудь, в школе, вечером во дворе.

И я очень хорошо помню первый день, когда мы встретились, познакомились. В одной школе учились с тобой, кстати. Это очень важный момент: мы в нашей школе находимся. Это не только твоя школа, это наша общая с тобой школа. И я услышал, как ты поешь. И многие услышали. И это показалось всем слишком сложно, сложнее, чем песня «Нинка как картинка», например.

Я очень хорошо помню момент, который случился вот здесь: я выхожу из этого зала, и выступает группа на сцене, твоя. И ты поешь песню. Я, честно говоря, хотел бы вспомнить, какую. Я останавливаюсь, смотрю на тебя. И что-то внутри такое совершенно непонятное. А это какой-то был дремучий год. Начало 1980-х. Я понимаю: так это же очень большой артист.

С этого вот переключение произошло, именно тогда. А потом у тебя был концерт в «Меридиане». 1994 год или раньше?

Леонид Агутин: В 1993-м, да.

Юрий Костин: И мы с Павлом Игнатьевичем Семеновым, нашим учителем, потом директором одной из школ. Он был по воспитательной работе, за сменку нас гонял. Мы были на твоем концерте, первом таком, наверное, большом, публичном. Ты тогда всех пригласил, и после этого случился как раз этот твой путь большой. Скажи, ты помнишь тот самый момент, когда ты решил именно музыкой заниматься, а не чем-то другим? Тем более это популярная музыка в какой-то степени, но качественная. Что стало катализатором?

Юрий Костин и Леонид Агутин

Как решил заниматься именно музыкой, и почему мама была против

Леонид Агутин: Тогда же еще популярная музыка не делилась на поп и рок. Тогда просто средств выразительности таких, как электронная музыка, не существовало. Потому все играли, в принципе, на наборе инструментов, который используется в рок-музыке. Вот и все.

Я помню хорошо, как мамочка моя – не очень… Она не из тех людей, которые могли бы настаивать, заставлять или отвергать полностью мое увлечение. Но она не очень хотела, чтобы я стал музыкантом. Потому что просто она – жена нашего папы. А папа всю жизнь в шоу-бизнесе. Она на шоу-бизнес насмотрелась.

Юрий Костин: Она учительница.

Леонид Агутин: На шоу-бизнес, в принципе, насмотрелась. И в общем-то немножко этой судьбы она побаивалась. И, конечно, она пыталась что-то сделать, чтобы я был посерьезнее – на математику обращал внимание, как-то учился. Это ничего не помогало. Я пытался объяснить: «Мама, ну, это бессмысленно. Я просто трачу время». Я счет основной понимаю, вдаваться в подробности по химии и физики, по математике – не имеет смысла. Все равно это будет какая-то гуманитарная история. Просто я, скажем, сомневался, метался между театром, театральным искусством и музыкой. Кстати, поступил потом на режиссерский, но в результате все равно – написание песен. И то, что люди, когда ты пишешь песни, их повторяют, им нравится – это та игла, с которой соскочить невозможно.

Чем занимался в пандемию

Юрий Костин: «Включите свет» – эта же песня во время пандемии написана. Ты знаешь, что песня крутится у меня в голове. И кто, кстати, не слышал «Включите свет» – можно обратить внимание на эту песню. Это песня, которая действительно очень хорошо передает настроение вот этой вот странной истории, в которую мы попали.

Война, не война. Комендантский час, не комендантский час. Тем более, у нас еще в стране все это достаточно свободно. Но мы с тобой путешествуем, понимаем, что в Европе это все жестче существенно. По-другому. У нас какая-то такая расслабленная атмосфера. Ничего плохого не хочу сказать. Это не мешает нам справляться, видимо, с этой историей психологически и физически, и с медицинской точки зрения. Но она тяжелая. И вот этот такой призыв – включите свет, он не выходит у меня из головы. Эта песня действительно как-то выходит за рамки. И что тебе эта пандемия? Что тебе эти ограничения? Они тебе что-то дали? Что-то позитивное ты из этого извлек?

Леонид Агутин: Ну, у меня случилась такая... грубо скажу – такая творческая истерика. То есть мне необходимо было постоянно что-то делать. В большом количестве. Может, во многом, времени освободилось какое-то количество. И само настроение было – надо создавать. Как будто завтра все закончится, и тебе нужно побыстрее наколотить всего... все мысли, которые есть.

Я записал за эти полтора года в общей сложности порядка 35 песен. Огромное количество материала придумано, записано, сделано. Вышла пластинка на испанском, готовится пластинка на русском – она выйдет в конце апреля и будет из 15 песен состоять. То есть очень много всякого музыкального и поэтического материала было переворочено, можно сказать. Так что, в каком-то смысле, конечно, плодотворно все произошло. Мне даже немножко неловко перед потенциальной аудиторией, потому что – ну, неприлично так постоянно снабжать людей новым материалом. Как будто это сильно кому-то нужно.

Юрий Костин: Я тебе скажу, как представитель медийной отрасли, у тебя все в этом смысле хорошо. И продолжай в том же духе. Потому что они у тебя разножанровые. Про 1990-е песня одна, а клип такой немножко стебовый. Ну, кто знает, тот поймет – где мы жили, и вообще, чем мы жили.

А у тебя есть еще «Брестская крепость». Я понимаю, что это песня, которая вырывает просто душу, на изнанку выворачивает. И есть «Включите свет», и есть твои хиты, скажем так, ставшие классическими. Ну, так странно – вокруг тебя действительно такое уже количество, в буквальном смысле легион поклонников. Армия, и прочее. Но я-то знаю очень хорошо, как тяжело ты шел. Как долго ты шел. И, наверное, Бог тебе просто помог в какой-то момент. И появился голос. И в этот момент я понял, что сейчас все будет и в материальном смысле лучше. Ну, потому что это практика. Это жизнь, это прагматизм.

Поскольку ты человек искренний и открытый, хотел спросить тебя: шоу «Голос» – это шоу или конкурс? Что там, какой элемент больше присутствует?

О шоу «Голос»

Леонид Агутин: Все-таки показывают по телевизору – в любом случае это шоу. По-другому никто не будет этим заниматься, даже когда оно реалити, это шоу. Когда люди знают, что их снимают, они участвуют в шоу. Все, дальше жизнь обычная заканчивается. Вот наполнение этого шоу да, действительно, шоу «Голос» – это соревнование страны по вокалу. То есть это спортивное состязание по голосу. К моему, честно говоря, большому сожалению. Я очень рад, что программа стала такой популярной, главной программой в стране певческой такой. Главным певческим шоу. Но это неизбежно какие-то издержки. Для меня издержки заключаются в том, что, все-таки, в основном в «Голосе» в результате соревнуются те, кто поет громче. То есть ценится не просто исполнительское мастерство, а именно вот так называемый, пресловутый вокал. В котором, на самом деле, никто ничего не понимает. Как и в футболе. Такой прикол: страна смотрит футбол – и все разбираются в футболе. Все: «Ну, куда же? Ну, надо было... вот наберут вечно этих…»

Юрий Костин: Ну, понятно, да.

Леонид Агутин: То же самое – вокал. Там 500 тысяч комментариев, которые люди оставляют в интернете, а я считаю, что плохой певец. Вот та – она лучше поет. Что ты в этом понимаешь – кто лучше поет? По большому счету, в конце концов, когда заканчивается шоу, человек садится в свою машину, вставляет диск Елены Ваенги, и в его жизни ничего не меняется. Он слушает то, что ему нравится. А нравятся людям обычно песни вне зависимости от того, кто громче поет, тише, кантилене. У кого вокал поставлен лучше, кто владеет и головным регистром, и диафрагмой. Может петь на опоре, не петь на опоре. Использовать фальцет, не использовать фальцет. Может петь микс, не микс, с расщеплением. У него четыре октавы, три октавы – диапазон…

Люди ни черта в этом не понимают. Людям просто либо нравится, либо нет, в конечном итоге. Но когда происходит момент самого шоу, люди попадают под этот гипноз. Начинают обсуждать интенсивно, как спортсменов – кто быстрее, дальше и сильнее.

Юрий Костин: Да.

Леонид Агутин: Но как только это заканчивается, 31 декабря или 1 января, – вся жизнь сразу приходит в обычное русло. И люди продолжают слушать то, что и до этого слушали. То есть некие песни, которые произвели на них впечатление. И эти песни сможет спеть человек поющий, не поющий. Главное, чтобы этот тембр конкретный и личность человека подходили к этой музыке, к этим словам и к этому музыкальному жанру. И чтобы вместе это составляло – в зависимости от вашего вкуса – некое приятное событие для вас. Которое вам приятно слушать. Это все, что нужно знать людям про пение.

Юрий Костин: Не считаешь ли ты, что у нас в стране, с такой удивительной музыкальной историей, все-таки должен быть элемент максимально справедливой оценки труда артистов, звукорежиссеров и так далее.

Мы же с тобой входим в жюри российской национальной музыкальной премии «Виктория». Там ты даже побеждал, то есть у тебя есть одна или две статуэтки этой премии. То есть попытки все эти ты знаешь прекрасно, поскольку, как президент этой премии, я очень стараюсь сделать так, чтобы все было открыто и честно.

А веры все равно нет. Ты меня знаешь, ты мне веришь. А люди все равно считают, что без этого уже невозможно. То есть некая такая в обществе апатия – в части понимания, что правды нет и быть не может. Собственно, это был и вопрос по поводу «Голоса». То есть, возможно, что эта история могла бы стать какой-то основой будущего Сан-Ремо нашего. Потому что там тоже проходили разные этапы – там была и коррупция, и все что угодно.

Леонид Агутин: Ну, в Сан-Ремо, как раз, чисто эстрадный фестиваль, на котором песня важнее исполнителя, и все в целом важно. Потому что «Голос» – это караоке-шоу, кто лучше исполнит известную песню. Чем больше у тебя ресторанного опыта, чем лучше ты можешь подражать, тем эффектнее ты смотришься.

О советской музыкальной школе

Я относился с иронией к старой советской школе, базовой в нашем архиве, скажем так, музыкальном. Потому что я все-таки ближе к западному музыкальному мышлению. И к какому-то более эфирному. У нас редко что-то такое… Действительно, эфир есть, образцы свои – да, были. Особенно в середине 1980-х это появилось все. И рок-группы интересные были, и так далее. Были образцы, которые можно было оценить музыкально продвинутому человеку тоже. Но все-таки я больше тяготел к западному. И мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что на самом деле тот же Муслим Магомаев был голосом единственным на Земле. То есть больше таких тембров просто не существовало – ни в Италии, нигде. Это было вот такой свой, великий баритон оперный. Ну, просто потрясающий, удивительный голос.

Потому что эстрадный голос – он больше зависит от личности человека. Потому что звук, создающийся здесь, зависит от конфигурации всего – твоего черепа, лица. Твоей манеры говорить, мыслить – что угодно вообще. Классический же звук формируется здесь, в трубе. Вокальный – в воздухе. Воздух практически не затрагивает основные регистры, которые делают твою особенность, и поэтому многие оперные голоса очень похожи друг на друга. Их отличить, если ты не специалист, просто невозможно. Редкие единицы людей, которые поют правильно, классически правильно издают звук. И при этом тембрально очень отдельно от всех других. Вот таким примерно он был, Муслим.

В советское время у композиторов было много возможностей работать музыкально грамотно и сложно, довольно-таки сложно. И при этом как-то создавать из этого песню. Работали настоящее профессионалы своего дела. Потому что, как бы, за этим следилось, смотрелось, чтобы выходило на рынок не только то, что нравится людям. А людям всегда нравится, что попроще. Я имею в виду в массе, основной массе людей. Но все-таки ценились какие-то профессионалы своего дела. Мастера, которые выдавали на рынок сложное, интересное, необычное. И было очень много песен, которые были специально написаны для вокалистов. Ну, такие мощные, грамотно вокальные – очень сложные. Все равно выдавались в эфир в любом случае – насильственным образом. Потом люди к ним привыкали и слушали с удовольствием. И этих песней осталось довольно много.

И сейчас (когда речь пошла о конкурсе, в котором лучше песню воспринимать на русском языке, чем что-то чужое) еще на этапе середины конкурса артист может спеть что-то на английском. В этом есть что-то, знаете, от шоу-двойников. Какое-то караоке-шоу. Все это интересно наблюдать, это как школу откатать в фигурном катании.

Вот откатал школу, спел песню Уитни Хьюстон. Молодец. Но чтобы выиграть, нужно спеть что-то обязательно на русском языке. А на русском языке очень сложно найти современную песню, чтобы она была достаточно вокальной для того, чтобы показать голос. Не потому, что композиторы перестали писать – вовсе нет. Потому что авторы сейчас ориентированы очень на радиоформат. И вообще на формат. То есть на упрощенный довольно вкус, на быструю съедобность этого продукта.

Я говорю про основные тенденции. Я говорю про общую массу песен, про общее количество – почему их стало меньше, вокальных? Я в этом смысле свое дело сделал. Я думаю, что выпустил на рынок не меньше 10 больших песен, которые вокально довольно сложные, чтобы их спеть, нужно уметь это делать.

Юрий Костин: Я согласен. Но побольше, чем 10. Это сто процентов.

Леонид Агутин: Поэтому, как бы, я свое дело сделал. Я говорю про основную тенденцию. Потому что, например, мне повезло, с одной стороны. И я много приложил сил, труда для того, чтобы иметь некую репутацию, иметь право выпустить на рынок такое количество мажорных баллад.

Вообще, в таком количестве мажорные баллады, по идее, не должны были прижиться. Потому что – ну, не наша это музыка. Не то, что мы сразу понимаем.

Юрий Костин: Очень точно говоришь абсолютно.

Леонид Агутин: Но это дает песне возможность выйти за рамки локальности. Поэтому я люблю этот жанр. Он дает международность, общемирность. В Воронеже, в Чикаго, на Кипре – не важно, она где угодно может звучать. Потому что она в принципе такая, жизненная. Это дает мажор. Потому что есть благородство в лирике мажорной. Не как бы в веселых песнях – есть какая-то легкомысленность в мажорных тональностях. А именно в лирике мажорной очень много вот этого благородства. Именно из-за этой широты.

Я этим с удовольствием занимаюсь. Ко мне это просто приходит – я ничего поделать не могу. И я осмеливаюсь это показать. Так, песня «На сиреневой луне» произошла каким-то чудом, и ее знают многие, с удовольствием подпевают. Песни такого жанра не так известны, но я знаю, что на концерт приходят люди, которые их знают.

Юрий Костин: Я очень сильно переживаю последнее время о том, что не могу ответить себе на вопрос… Может, ты мне поможешь? Я занимаюсь радиовещанием, в том числе и современным. В списке наших радиостанций «Авторадио», «Юмор FM» и прочие. Есть еще Like FM, где я почти ничего не понимаю. Я вижу рейтинги этих песен, я понимаю уровень популярности артистов. Я очень старался, но у меня не получилось воспринять это все. И я не вижу преемственности практически вообще. И у меня вдруг возникает вопрос: не стоит ли эту преемственность искусственно нагнетать и внедрять, как это делали советские худсоветы.

Я всегда был против цензуры в музыке. Это ужасно. И, может быть, стоит давать где-то на уровне подкорки, чтобы музыка посложнее чуть-чуть звучала. Чтобы русский язык не терялся в неком таком наборе звуков. Ведь это резко очень поменялось. Ты, может быть, заметил это давно, раньше, чем я. Мне вот интересно: стоит ли на это влиять, или мы уже не можем ничего изменить? Стоит ли вмешаться? И вмешаться не дуракам, которые ничего в музыке не понимают и должны заниматься своим прямым делом, как говорит профессор Преображенский – чисткой сараев, а профессионалам, которые сами что-то сделали в этой жизни. Посмотреть и порегулировать эту историю. Что ты на этот счет думаешь?

Об опасности творческой цензуры и современной музыке

Леонид Агутин: Опасно, да, ты прав, это очень опасно. И, не дай Бог, сказать – это из-за цензуры. Все это мы проходили, ни к чему хорошему это, в общем, не приводит никогда. Приводит к революции и к еще большему опусканию на дно. Протест против радио- и телецензуры – именно так это и произошло. Дети с удовольствием подняли головы и сказали: «Хватит нам втюхивать одно и то же говно по радио, которое мы слушать не хотим. Не хотим мы слушать Магамаева, родители хотят, а мы нет».

И вот вам «Ласковый май», в знак протеста, потому что это наше, а не ваше, родительское. А чуть бы в свое время подемократичнее себя повели – и, глядишь, было бы, все-таки, место для разного. Чуть в большем соотношении процентов, чем сейчас. Я не хочу занудствовать, старикашку из себя изображать, который говорит: «Вот, посмотрите, что творится, какой кошмар». Ну, ничего подобного, никакого кошмара не происходит, просто меняются жанры, меняется взгляд на музыку. Молодежь хочет современного, молодежь хочет нового.

Но, в целом, все равно прорываются хорошие образцы, все равно прорываются талантливые люди. Я, например, делал с L`One такой рэп, хип-хоп, он пригласил меня спеть у него припев его песни. Это, понятно, совершенно другая возрастная категория и так далее. Я это сделал, спел, он меня очень попросил – именно тем тембром, того самого Агутина. Я уже не в тех годах, сейчас надо спеть это пожёстче... Он говорит: «Я умоляю, не надо, можно тем самым, чистым голосом». Я сделал над собой усилие, нашел в себе где-то остатки чистого голоса, спел им. Получилось очень симпатично, я ужасно гордый, что эта песня у него самая прослушиваемая, самая популярная в альбоме. Многие подхватили из молодежи, она понравилась.

И главное, в связи с тем, что он пригласил, и я не отказался, мы с ним как-то познакомились, пообщались, мне интересно вообще стало, что человек делает. Послушал его концерт с оркестром симфоническим – по саунду, по игре музыкальной это абсолютно фирменная, классная такая американская продукция, очень хорошего уровня, качества. Очень музыкально, очень талантливо сделано. Причем человек, в принципе, поющий.

Но в основном, что он хорошо делает – это читает, сочиняет какие-то словечки. Все это очень музыкально, очень клево, ритмично, хорошие тексты. Но, все равно, когда очень много читают, но мало поют, мне не очень интересно, я не могу с собой ничего поделать. Я могу умом понять, оценить поэтически работу эту, музыкально, как это сыграно, но мне кажется – это переделать сложно, все-таки, для меня песня остается песней.

Это просто мой вкус. Я могу умом понять и оценить, что это очень музыкально, очень профессионально сделано. И с ним работают серьезные ребята, хорошие музыканты, они классная команда. Это такое другое искусство, люди хотят другое искусство, потому что они в состоянии легкого протеста все находят.

Юрий Костин: Мы понимаем, да, что мы с тобой против цензуры. Я имел в виду, стоит ли искусственно как-то создавать вот эту преемственность. вот Il Volo – итальянская группа, трио, которая появилась несколько лет назад, и победила в конкурсе их самом известном. А до этого там побеждали хип-хоп, рэп, то есть очень такая американизированная культура. И общество само перестало это принимать и сказало: давайте вернемся к корням, все-таки. И они победили с таким достаточно большим отрывом.

Леонид Агутин: Общество само, им же никто, в общем, не навязывал, им просто предъявили вот такую...

Юрий Костин: У нас тоже надо предъявить, у нас же никто не предъявляет. Ты понимаешь, что это гонка, гонка в твоей индустрии и в моей индустрии.

Леонид Агутин: Гонка за рэпом?

Юрий Костин: Я до сих пор не понимаю, что это такое. То есть, если мы с тобой просто сейчас из окна из этого с разбегу выбросимся, будет, наверное, очень хайпово.

Леонид Агутин: Или пожар начнется, а мы не выбросимся.

Юрий Костин: Да, что-то такое... Это замкнутый круг, аудитория требует того, на что ты ее подсадил.

То есть, я имею в виду, если человека, который считает, что Магомаев, Лещенко (дай Бог здоровья Льву Валерьяновичу, нашему другу с тобой, на множество лет) – это что-то такое странное и непонятное, просто поставить вот так перед экраном и дать послушать. Мне кажется, что у человека должно что-то включиться, потому что внутри генетически заложено. И даже вот эти музыкальные обороты и цитаты, которые где-то появляются неожиданно: все, ох ты, гитара заиграла, живая в электронной музыке. То есть, я к чему говорю, что поскольку ты этим занимаешься и так без особой поддержки, то, может быть, следует на эту тему обратить внимание. Но это рискованный шаг для любой радиостанции. Надо понимать, что из замкнутого круга вырвутся только самые смелые, самые отвязные, и надеюсь, что это будем мы. Потому что надо показывать.

Мне, правда, реально интересно, насколько возможно сейчас создать что-то такое радиостанции, которая понесет какие-то национальные традиции в мир.

И это, как раз, не должно быть со стороны государства. Вот ты говоришь: «Общество уже ждет». Недавно Стас Намин принес на радио песню и сказал: «Она никогда не будет в эфире, послушай просто». Она звучит в эфире. И она вызывает очень удивительные эмоции.

Был худсовет, 12 человек, на котором, кстати говоря, твои песни иногда прослушиваются. В основном они по блату, конечно, попадают в эфир… Если честно, просто потому, что мы всегда их ждем. И на худсовете песню «Цветов» послушали: «Да ну, это же совсем не… а где вот этот хук, а где припев?» И так далее. А потом она позвучала какое-то время, и на нее обратили внимание. То есть это просто так, немножко отступление от интервью.

Ты писатель. Ну, три книги – это писатель, это уже не случайность. Ты зачем, вообще, конкуренцию мне создаешь?

О книгах Агутина

Леонид Агутин: Очень приятно было работать над маленькой брошюркой такой, которая называется «Я слон». И многие артисты, многие вообще публично известные люди могли написать: я змея, я какой-то жук, я птица, я зебра, я крыса, ну всякие животные. Это был интересный проект, а вообще, на самом деле, для меня нет такого писательского труда, как у тебя происходит, потому что я не сажусь целенаправленно писать книгу.

Я создаю просто стихотворения, которые периодически собираются в сборник стихов. Я ни разу не делал какую-нибудь поэму, которая была бы пронизана одной сюжетной фабулой, и не писал прозу, мне всегда было лень. Хотя амбиции на эту тему, наверное, тоже какие-то случались, но я понимаю просто, что с моей жизнью сесть и писать – нет.

Один раз написал сценарий, довольно симпатичный. Один приятель мой мне помог его доделать, мы с ним вместе сделали его, и он вошел в одну его книгу. В соавторстве я еще в нескольких книгах есть, и если все вообще подсобрать, то получается довольно много. Но это все равно как-то не было таким прямо трудом – вот сел писать и год писал книгу. Такого нет, но со словом работы много, люблю это дело, даже не могу без этого, я бы сказал. Но основа, конечно, писательского творчества, она рифмованная, как песенный жанр.

Есть ёмкое, лаконичное, в несколько строк выражение мысли, когда ты каким-то образом – метафорой или каким-то намеком, атмосферной фразой, чем угодно, – создаешь настроение и попадаешь в идею. То есть человек понимает, о чем ты хотел сказать, и у него возникает этот момент: точно, как же точно. И вот этот ответ аудитории – как же точно, в двух строчках, – он меня привлекает в творчестве, в такой малой форме. Был на эту тему анекдот музыкантский…

Юрий Костин: Какой?

Леонид Агутин: Насчет малых форм. На заправку подъезжает "Запорожец", человек выходит, чтобы заправить машину, и в это время подкатывает "Мерс", тоже выходит человек, в хорошем пальто. «Ванька, Вовка, Вовка, Ванька, Вовка, Ванька!» – они обнялись. «Ну что, Ванька, что, как вообще, как живешь, что делаешь?» – который с мерседесом спрашивает у того, кто из запорожца. А они оба закончили консу (консерваторию – прим.) когда-то, и поэтому друг друга знают, с одного курса. Тот отвечает: «Да я сейчас, ну, ты знаешь, меня крупные формы всегда интересовали, вот я сейчас очередную симфонию пишу. Пока, конечно, спонсоров не нашел, но я все равно пишу… ну, ты меня знаешь, я симфонии пишу. Помнишь мою еще первую?» «О да, я помню, в консе еще ты такое, с хорами, я помню, классно». «А ты-то как, чего?» «Ну, я малыми формами все увлекаюсь. Вот последнюю мою слышал? Ммм Данон…»

Юрий Костин: Ну, жизненно, надо сказать. Да, кстати, по поводу малых форм и вообще, откуда все пошло. Ты помнишь, кто тебе первые гитарные аккорды показал?

Леонид Агутин: Недавно, кстати, пытался вспомнить. Очень интересно, я занимался в музыкальной школе по классу фортепьяно и играл хорошо темперированный клавир Баха уже.

Юрий Костин: Это когда было?

Когда впервые начал играть на гитаре и почему

Леонид Агутин: Ну, я с 7 лет пошел в музыкальную школу вместе с обычной школой. И к тому времени, когда я решил, что мне нужно учиться играть на гитаре, естественно, это было даже не из-за музыкальных интересов, в основном, это из-за девушек началось сразу. Как только я начал поглядывать на девочек, сразу стал поглядывать на гитару. Потому что это был более простой способ. Невозможно было вынести во двор пианино и начать всех удивлять.

Юрий Костин: Или контрабас, да.

Леонид Агутин: Полегче как-то было. И хорошо помню, что я учудил тогда, я придумал свои аккорды на гитаре. Я подумал, так: я музыкально грамотный человек, что мне стоит, струны настроены, все просто – ми, си, соль, ре, ля, ми… все это понятно. А теперь надо с помощью разных нажатий просто эти аккорды перенести, то есть придумать комбинации.

И придумал какие-то более-менее простые аккорды, это были довольно сложные комбинации движений. Вот когда наступил момент, когда я увидел по-настоящему, как удобней можно брать эти самые простые аккорды, скажем, актуальные для тех песен, которые мы пытались девочкам петь на лавочке у подъезда или в песочнице под грибком. Где я подсмотрел эти первые правильные аккорды, уже я, честно говоря, не помню.

Юрий Костин: То есть ты не помнишь, как здесь, во дворе школы, я тебе показывал какие-то на гитаре?

Леонид Агутин: Представляешь.

Юрий Костин: Не помнишь, да. Слушай, ну, надо закругляться тогда, нам больше не о чем разговаривать тогда, если так все пошло.

Леонид Агутин

О личной жизни и скандалах

Лёнь, если можно, немного вопросов о личной жизни, о светской хронике и даже скандалах. Я очень рад, что ты не сильно замешан. Хотя я считаю, если не хочет человек, он и не будет становиться предметом обсуждения.

Но скажи, пожалуйста, у тебя какой самый такой неприятный был момент, связанный со слухами, скандалами вокруг тебя, твоей личной жизнью? Что стало публичным, что принесло тебе неприятности какие-то или просто личные переживания? Что-то такое было, что тебя до сих пор беспокоит, или ты хотел, чтобы не случилось?

Леонид Агутин: У меня было видео в Юрмале, мы с женой до сих пор называем его «моим популярным видео», не вдаваясь в подробности. Я был, конечно, невменяемо пьян, и, конечно, я не знаю, кто это заснял. Кто-то из газеты «Жизнь» или еще откуда-то... Я представляю, вокруг куча людей, и это происходит прямо на твоих глазах, и ты просто достаешь телефон и думаешь: сам пришел, вообще ничего не надо, ни следить за человеком, ни где-то прятаться в кустах, вот прямо при тебе, давай снимать.

Вот на какие-то несколько минут крыша моя съехала непонятно куда, зачем. Ну, это был неприятный момент, и мы тогда, конечно, с супругой поругались. Даже не поругались, а она просто...

Юрий Костин: Она расстроилась просто, наверное.

Леонид Агутин: Расстроилась она очень, конечно, и я тоже. Дня три мы были в состоянии развода, но потом не смогли, и все-таки... Вот какие-то все неприятности, что у меня связаны с этим, происходят тогда, когда какое-нибудь очень клевое событие, после какой-то череды тяжелых рабочих дней, каких-то записей, концертов, туров.

И вот ты понимаешь, что ты пропахал какую-то такую грядку, творческую такую, просто рабочую. И этот момент совпадает с тем, что где-то в одном месте собирается много замечательных, прекрасных людей, которых ты очень любишь, уважаешь. Тогда, я помню, мы со студией сейшн играли, с Павлиашвили выпивали, все там были свои ребята, все было замечательно.

Но когда выпадаешь – а ты сильно уже уставший, уже не такой боец, – в какой-то момент просто не рассчитываешь свои силы, а при этом ты продолжаешь находиться в прицеле сидящих где-то там под кустами людей с видеокамерами, которые только и ждут, чтобы забрать свой кусок. Потому что у тебя-то все в порядке, дай нам заработать, поделись. И вот ты это сам делаешь. И таких несколько моментов у меня было, когда я хотел, страстно мечтал, чтобы этого никогда больше не видеть. Но сделать это было уже не в моих силах, невозможно, это осталось, как бы, там навсегда.

И вот это неприятно по причине, в основном, такой, что мы все живые люди, с каждым из нас может произойти то или иное. И когда ты на что-то смотришь со стороны, на какое-то свое явно нетрезвое поведение, то размер личности сильно нивелируется в этот момент, твой собственный. И ты это понимаешь, ты прямо это видишь, как ты уменьшаешься-уменьшаешься на глазах. И все, что ты сделал до этого, становится таким. И это становится главным, просто главным. Вот так, к сожалению. Но сейчас стараюсь не допускать такого, вообще как-то очень сторонюсь, боюсь личных сборищ и так далее, потому что сил у меня уже еще меньше.

О своих дочерях

Юрий Костин: Личная жизнь твоя периодически становится предметом каких-то разговоров и прочее, но, слава Богу, что это не касается, по-моему, твоих дочерей. То есть я несколько раз видел их на каких-то мероприятиях. У них как дела, все хорошо, по твоим стопам не идут?

Леонид Агутин: Ну, не считая то, что Полька, старшая, она в Лондоне. Она сидит безвылазно в четырех стенах уже полтора года… нет, год. И это, конечно, в общем, тяжело. Более того, я даже поймал себя на мысли, что мы стали реже созваниваться, потому что ей, в общем-то, нечего мне рассказать. «Пап, да, собственно, ничего не поменялась с прошлого месяца, сидим, ждем, когда все это как-то...»

Младшая в Майами, попроще там, в отличие от всей Америки, более-менее свободная жизнь. То есть она вместе со своим парнем переболевшие, и как-то они...

Юрий Костин: А парень местный?

Леонид Агутин: Парень, да, американец. Хороший парень, добряк, гитарист, естественно, певец, музыкант, в общем. А Лизка, у нее есть коллектив, они играют, но, естественно, это происходит не в том количестве, котором ей хотелось бы. И размах ее деятельности творческой не в том количестве, в котором ей хотелось, к сожалению. Ей сказали: «Ты либо продолжай учиться, либо иди работать, потому что мы все понимаем, музыка музыкой, но есть какие-то вещи». Она работает, это не просто дается, но, в общем, живет взрослой жизнью, пытается как-то отвечать за свою жизнь сама. Старшая тоже работает. Они такие девчонки ответственные, головастые, в этом смысле я доволен.

Но, конечно, больше всего переживаю за младшую, именно потому, что понимаю ее вот эти проблемы. Она сочинила свою первую весомую песню, уже такую профессиональную, когда ей было довольно мало еще лет, не знаю, лет 13. Она мне показала, и я говорю ее маме: «Ну, мы попали, все». Еще была надежда, что, может быть, ничего и не будет получаться, потому что, когда не получается, то человек просто как-то от этого отходит, сам по себе. А когда получается, вот проблемы где начинаются. С этой иглы просто так не соскальзывают.

Юрий Костин: Слушай, ну если ей суждено создать достойные вещи, все будет хорошо, как у вас с Машей (прим. - настоящее имя его жены, псевдоним - Анжелика Варум), собственно, она замечательная певица. Недавно у нас тоже в эфире была, это был шикарный эфир. Ты знаешь мое отношение к ее творчеству, я давно тоже знаком с ней, еще с начала 90-х. А вы, кстати, где познакомились? Вообще, как ваша встреча состоялась?

Как встретились с Анжеликой Варум

Леонид Агутин: Где-то за кулисами «Песни года» первый раз подошел, причем они с папой стояли, с Юрой. А я подошел, прям сразу говорю: «А чего, давайте, я женюсь». А он говорит: «А чего? Мне, в принципе, нравится предложение». И дочери: «А ты как думаешь?». Это мы шутили, с чего-то надо было начать разговор. А потом я пришел к ним домой с предложением спеть песню, чуть ли не через год или два после этого разговора. То есть еще как-то вокруг и около ходил.

Я помню, была «Песня года», опять-таки, в Америке, в Нью-Йорке, в казино большом «Тадж-Махал», это такой дворец огромный, там спортивные соревнования проходят периодически, бокс и так далее. Ну, и, собственно, концерты. Мы там выступали, у нее была такая юбка узкая, черная, в белую узкую полосочку, и белая кофточка сверху. Такой был номер: «Москва-река, возьми меня с собою… Как тяжело любить…» И она играла на гармошке такой, ходила в этой юбочке своей по кочкам, ц-ц-ц-ц. Ну, не обратить внимания на юбочку было невозможно. И я как-то очень, наверное, слишком заинтересованно сказал, что у нее замечательный костюм.

И когда она потом поднималась на сцену, я якобы поднимался за ней, хотя мне не пора было еще выступать. А ей пора. И, видно, засмотревшись, я неожиданно… она была такая длинная, эта юбка… я наступил случайно на полу этой юбки. И она у нее треснула. Мне было очень стыдно, что я стал каким-то образом виновником этого ДТП. Этого конфуза. Что-то ей пришлось другое надеть, или как-то она чем-то… вышла все-таки как-то и все равно отработала.

Ну, в общем, какие-то такие иногда штуки нас сталкивают за кулисами, периодически. Но так уже серьезно я пришел предлагать песню к Юре. Принес им песню под названием «На семи холмах», которую мы тогда так и не сделали, а я ее сам записал через, там, 10 лет. Она так лежала долгое время. Сначала принес эту песню. Она, в принципе, тоже понравилась. Но я понимал, что что-то недостаточно было… И вот песня «Королева» уже тогда была как второе предложение, она уже была точнее… На то время это был хайп.

Юрий Костин: Ну, у вас очень успешный дуэт, надо сказать. Действительно, такое сочетание удивительное голосов. И я помню, кстати, у нас с тобой был когда-то разговор, на каком-то мероприятии, мы обсуждали творчество, и я очень хорошо помню, с какими горящими глазами ты рассказывал про то, какая она певица, и что ей удается. И что ты отдыхаешь по сравнению с ее качеством исполнения, и прочее.

О свадьбе в Венеции и случае в ресторане

А в Венеции у вас свадьба была, или вы просто туда съездили? Ездили в путешествие? Там просто есть кадры эти.

Леонид Агутин: Свадьба была, да.

Юрий Костин: И есть еще некая история, может, это легенда, про то, что тебя там в ресторан не пустили из-за чего-то?

Леонид Агутин: Да. В Венеции было… ну как, мы расписались в Москве, а, как бы, свадебное такое путешествие, не знаю… с нами было всего четверо друзей, две пары. И водитель у меня работал, Сережа Максимов, он поехал с камерой, с фотоаппаратом, снимать. Вот и вся наша компания была, 5-7 человек. Костюмы нам шила Алиса Толкачева, и у нас было два вида костюмов. Вернее, у меня-то один, а у жены было два вида костюмов. Такое платье с большим кринолином, огромным, с розами, больше похожее на официальное такое платье, в котором можно куда-то пойти. И дальше такая юбочка коротенькая, с корсетом, и, как жена говорит, шортики. Но я никогда не мог называть их шортиками, я называл это трусами…

Она говорит: «Почему ты такое слово говоришь, грубое?» Я говорю: «Ну, я не могу же назвать это трусиками, совсем же будет, ну, перебор какой-то». Она говорит: «Это шорты!» Я говорю: «Ну, окей, ладно, хорошо, давай называть это, как хочешь. Но ты пришла в ресторан в трусах, ты понимаешь это?» - «Я пришла в шортах!» Вот мы пришли и сели за стол. В общем, подошел к нам менеджер ресторана и сказал, что мы должны отсюда уйти, потому что мы в неподобающем виде. И сказал он это, глядя на меня. А у меня был пиджак на голое тело.

Юрий Костин: Ну, это нормально.

Леонид Агутин: Да, всего вот так грудь видна. Пиджак. И только из-за этого он сказал, что нужно выйти из ресторана. Мы с ним немножко попререкались, но сказали: «Ну, идите вы в жопу, мы найдем другой хороший ресторан». И дальше мы встали. И тут-то он весь… увидел, как одета моя жена… И мой пиджак показался цветочками просто. В общем, он нас выгнал. Ну, ничего, мы нашли другой рестик, откуда нас не выгнали. В результате отпраздновали все, как надо.

Юрий Костин: Скажи, а как мама реагирует на… ну, просто я знаю твоих родителей. И, кстати говоря, как здоровье папы? Все нормально после того, как он «корону» перенес? Все хорошо? Потому что мы с ним очень хорошо знакомы. Более того, он поет. И периодически присылает свои песни. Это так трогательно вообще. Всегда, когда его вижу, это для меня такое приятные теплые ощущение. Поэтому большой привет обязательно передавай ему.

Мне кажется, что тебе даже проще, наверное, было, когда возникали какие-то ситуации, вокруг тебя, чем… Ну, я не думаю, что сейчас это проблема, но в те времена, когда ты иногда мог становиться фигурантом каких-то сплетен и, может, всякой ерунды, когда предполагалось, что у тебя фамилия, там, другая, и прочее, вот эта вся чушь, наверняка родители переживали?

Как папу Агутина развели телефонные мошенники

Леонид Агутин: Папа Анжелики и мой папа в разное время умудрились пережить этот разводняк с голосом, когда ты якобы звонишь своему отцу по телефону… У отца был страшный стресс, конечно… Я ему, как бы, звоню из Америки и говорю, что, вот, катастрофа со мной случилась, я в нетрезвом виде сбил человека… И мне нужно, в общем, то ли 10, то ли 20 тысяч долларов срочно дать кому-то, кто-то переведет, надо отнести туда-то. Отец рассказал: «Я понимаю, причем здесь Америка, деньги ты отдаешь здесь, и, вообще, там это так не работает, как это возможно. Я-то понимаю, но ты разговариваешь, ты. Я ничего поделать не могу, это твой голос идеальный».

И такие таланты пропадают наши пародийные. Отец говорит: «Ты меня называешь «батя», как ты вот говоришь. Ты все делаешь, как ты. И говоришь: «Я не могу больше говорить, потому что у меня тут больше не разрешают, один звонок вот этот, и все». И он идет и относит всё. А потом я ему звоню вечером: «Батя, здорово! Как дела?» - «Какие дела?» Я говорю: «Дела как? Как, чего ты там? Что, как в Москве?» - «Ты где находишься?» Я говорю: «Я? Здесь, ну, в Майами, дома, там, на квартире». «Не в тюрьме?» Я говорю: «Батя, какая тюрьма, блин?» И тут у него второй раз приступ случается, потому что в тот раз ему было страшно за меня, а во второй раз… Ему передо мной стыдно ужасно и неудобно, как же так он мог попасться, и так далее, и так далее. И вот это ощущение: куда ты пойдешь? Кого ты сейчас будешь искать? Это, конечно, противно, и, мне кажется, я бы даже смог нажать на курок. Вот. Но это на уровне подделки жизненно важных лекарств, вот на этом же уровне. Это практически прямой путь к инфаркту, и неизвестно, к чему это может…

Юрий Костин: Ну, это потенциальное убийство.

Леонид Агутин: Ну да.

Юрий Костин: У меня есть традиция – блиц-вопросы задавать. Ну, наверное, с тобой я, может быть, частично отступлю от этого, потому что, друг мой, с тобой просто приятно разговаривать и интересно. Ты просто постарайся не одним словом, как у нас это принято в проекте, а достаточно коротко ответить на эти вопросы, если ты не против, да?

Вот что для тебя патриотизм?

О патриотизме:

Леонид Агутин: Мне жена говорит: «И вот это слово, которое я постоянно забываю». Она всегда так делает, чтобы я ей сказал. «Патриотизм?» – говорю? «Да». Чтобы его не произносить, она говорит так. Я считаю себя патриотом своей родины. При этом это не мешает мне быть космополитом. Моя жизнь не крутится вся вокруг России и русского языка. Уж чего там говорить, я на нем мыслю, я на нем зарабатываю, простите, я им думаю. Вот. Я им люблю. И это мои люди, с душой, похожей на мою. С мировоззрением, похожим на мое. Это люди, с которыми я с детства и до конца. И когда я нахожусь там, я все равно общаюсь с этими людьми отсюда. Ну, я общаюсь с музыкантами по работе, пятое-десятое. Но, в основном, все равно так. Я желаю всей своей душой, чтобы все было как можно лучше, как можно правильнее. Но слово это я тоже, как жена, сильно боюсь. Потому что за ним много того, что этим словом было оправдано, к сожалению.

Как дочь Лиза выучила русский язык

Юрий Костин: Кстати, по поводу русского языка. Где-то нашли информацию, что Лиза якобы по-русски не читает. Это слухи?

Леонид Агутин: Уже исправилась эта ситуация, к счастью. Я даже не понял, как это произошло. В ее 15 лет мне было страшно, по-настоящему. Я думал, как же я буду передавать ей… О чем я могу вообще говорить с ребенком, если она не знает русской литературы… Исправились. Сначала, во-первых, она заговорила хорошо. Как-то легко, сама, и особо не учась русскому. Просто как-то прорвало ее. Во-вторых, ей ее идентичность стала важна. Она говорит, что она русская, и делает это с удовольствием, потому что красивая, умная, талантливая девка, блестяще владеющая английским языком, очень даже может быть русской. И это красиво.

Это приятно даже иногда говорить. Я пытался в детстве сказать, что человек должен быть кто-то. Он должен быть откуда-то. Он не может быть вот это вот… даже в Америке все откуда-то, обрати внимание. Они гордятся этим. «Я латинос, я там…» Либо штат говорят, откуда. Это важно. И твоя идентичность должна быть. Потому что если ты неотесанный баран – понятно. Но если ты талантливый человек, достойный, в России, Зимбабве, Никарагуа… Это люди ценят и уважают.

И третье – вдруг она стала отвечать на смс уже не по-английски, а по-русски. Я говорю: «Лиза, скажи, пожалуйста, честно – это потому, что у тебя появилась потребность читать-писать по-русски, или потому, что ты стесняешься моего английского?» - «Ну, я не стесняюсь, папа, в принципе, хотя, конечно… Но, а что, я неправильно отвечаю?» - «Нет, – говорю, – ты молодец, держись. По крайней мере, уж с одним-двумя человеками в жизни ты можешь по-русски общаться. Тебе только на пользу пойдет».

Юрий Костин: Я хочу тебе тоже ответить на вопрос по поводу патриотизма. Где-то у нас действительно нестандартная какая-то форма беседы. Но я считаю, что наличие квартиры в Майами не является показателем того, что человек не патриот. Во многом, наоборот. Потому что патриотизм осознанный – лучше, чем бессознательный. Но это так, просто, чтобы завершить этот вопрос.

Что тебя больше всего пугает в современном мире?

О силе современных политтехнологий

Леонид Агутин: Ты знаешь, меня больше всего пугает сила современных политтехнологий. Мир так легко и так массово умудряется поворачиваться то в одну, то в другую сторону целыми миллиардами людей.

Мне казалось, что открытость любой информации, практически любой, количество этой информации, которая в Сети находится, делает людей рассудительными. В принципе. Не делящими мир на черное и белое. Способными принимать какие-то решения. Способными идти на компромиссы. Способными беречь хрупкость мира. Способными слышать друг друга. Но нет! Появляется промоушен какой-то информации, и люди начинают сходить с ума.

Как будто другой информации не существует. Как будто бы вы не можете посмотреть ничего другого. Вам даже не хочется. А потому что информации такое количество, что люди не успевают о чем-то другом думать. Они получают очень грамотно, профессионально, четко в голову свою две-три плакатные фразы. То есть фактически мир сделал сумасшедший по своей ширине скачок в технологиях, да и в жизни. А остался, в результате, на том же уровне.

Юрий Костин: Даже, может быть…

Леонид Агутин: Даже, может быть, да.

Юрий Костин: Несколько ретроградное движение случилось.

Опять же, к вопросу о музыке, насколько ты готов идти на поводу у публики и у мейнстрима, и насколько сил хватает бороться с этим со всем? И рад ли ты, когда твои цитаты расходятся миллионными тиражами?

О вкусах публики, компромиссе и фильме Cosmo Life

Леонид Агутин: Была история, Валера Сюткин рассказывал. Будучи молодым артистом, он… извиняюсь, Валера, что я тырю твою историю, но просто у нас в семье это поговорка на все случаи несправедливости, которые с нами происходят в творчестве… Он был молодым артистом, нужно было спеть какую-то общую песню на каком-то фестивале, какая-то советская такая песня, размашистая. Он хотел как-то этого избежать, его подозвал режиссер программы и говорит: «Молодой человек, мне восемьдесят, там, два, или восемьдесят шесть. Я делаю эту программу, может быть, еще одну – и я ухожу. Дальше придете вы и будете делать то, что вы хотите. Но запомните, ваши песни нужны только вам. А людям нужен восторг». Это же, блин, гениально. В большинстве своем это именно так.

И меня сейчас пригласили на программу, какая-то «Светская жизнь». Я в жизни бы не пошел, если бы мне не нужно было говорить о моем фильме кубинском Cosmo Life, или концерте, вот будет сейчас идти по кинотеатрам. Это событие вообще для меня из ряда вон выходящее, и я очень счастлив, что этот весь материал огромный, который наснимали в свое время на Кубе, в Майами, во Франции, в Париже, в Москве – что этот материал спасен, что из него сделали кино.

И главное ощущение – смотреть концерт на киноэкране. Я уже был, я уже смотрел. Вот это – вскочить и поплясать… Ну, потому что и звук другой, и все по-другому, вот ты как попадаешь на эту Кафедральную площадь в Гаване, где мы это играли все. Попадаешь на эти репетиции…

Юрий Костин: Это в кино будет?

Леонид Агутин: Это кино.

Юрий Костин: Очень здорово.

Леонид Агутин: Да, это кино уже взяли 650, кажется, кинотеатров. Но это еще не финальное число. Два месяца он будет идти. И взяли Казахстан, Белоруссия, Прибалтика и так далее. То есть прямо эта идея мне показалась бредом в свое время. Но столько копий уже сделано, что я… тьфу-тьфу-тьфу, но у меня какое-то уже есть более-менее понимание, что, по крайней мере, ну, не могут просто кинотеатры заказывать кино, когда это никому не нужно. В общем, надеюсь, что все будет нормально.

Так вот, я пытаюсь поговорить об этом, и очень грамотный журналист там, очень правильно все выстроено вокруг меня. Я раз за разом попадаю на эту уловку... Мы говорим о фильме час. Я все это рассказываю. И он потом говорит: «Это же музыка… это же… на музыкальной почве вы, вот, с женой сошлись когда-то, да? Кстати, как это было?» И я рассказываю. Потом что-то еще, два вопроса буквально. Потом что-то о дочери. Потом опять что-то о кино, о музыке, об альбоме, что-то еще. И все. То есть они делают из этого пятиминутную передачу о наших отношениях с Анжеликой. Я-то мало говорил, но закулисный голос за меня все договаривает, что нужно. Потом: «А еще Леонид выпускает новый кубинский проект». Ничего, что он не новый, не важно. «А потом еще у него… И, вообще, Леонид доволен своей жизнью, все у него происходит как надо». Я сегодня посмотрел, думаю, и опять говорю: «Да, мои песни только мне… Людям нужен восторг».

На определенный компромисс, бесспорно, надо идти, даже нужно. И это делают все музыканты, потому что, если нам дать волю, мы обнаглеем и перестанем вообще заключать в устойчивый ритмический рисунок некоторые произведения. В общем, можем себе даже такое позволить. Ножка топать должна все равно. Поп-музыка есть поп-музыка, у нее свои законы. Другое дело, с каким образом ты подошел к понятию драйва, ритма. Качает, не качает. Запоминающийся припев, он тоже может быть разный. Он запоминается, но он может быть «Отель «Калифорния», а может быть «Белые розы». Это разные вещи, да, но это все поп-музыка. Это всё вещи, которые популярны, которые запомнило огромное количество людей. «Отель «Калифорния», кстати, большее количество людей запомнило на Земле. Но это сложнее намного, это балладная форма, и там нет конкретно взятого припева. Но, тем не менее, есть такая тоже форма популярной музыки. Поэтому компромисс необходим. Вообще, искусство – это набор компромиссов.

Юрий Костин: Чего ты больше всего не любишь в этой жизни?

Леонид Агутин: Пошлость.

Юрий Костин: Мечта?

Главная мечта – мир во всем мире

Леонид Агутин: Мечта – это… это просто страшно даже сейчас такое говорить. Я сейчас похож на эту… королеву красоты, знаешь, которая говорит…

Юрий Костин: Мир во всем мире?

Леонид Агутин: Мир во всем мире.

Юрий Костин: Но она у тебя именно эта?

Леонид Агутин: Она у меня есть.

Юрий Костин: Слушай, у меня такая же мечта. Ну, и пара материальных еще.

Леонид Агутин: Ну, это само собой. Но мы как-то с этим более-менее справимся. А это от нас не сильно зависит. И поэтому я об этом мечтаю.

Юрий Костин: Давай мечтать вместе. Как говорится, мечтать не вредно, во-первых. А мечтать о благородных вещах полезно и очень правильно. И чем больше людей будет мечтать о мире во всем мире… ох, это было бы так замечательно. Как говорила бабушка моя, царство ей небесное: «Лишь бы не было войны». Потому что, на самом деле, со всем остальным мы справимся.

Дорогой мой друг, дорогой Лёнечка, наш большой замечательный артист, спасибо тебе, что ты украсил наш проект своим интеллектом. Наша беседа мне доставила огромное удовольствие. Я тебе очень благодарен. До встречи.

Леонид Агутин: Спасибо тебе. Спасибо.